и выставились сайки. Все это вмѣстѣ было такъ необычайно хорошо, что Левинъ засмѣялся и заплакалъ отъ радости. Сдѣлавъ большой кругъ по Газетному переулку и Кисловкѣ, онъ вернулся опять въ гостиницу и, положивъ предъ собой часы, сѣлъ, ожидая двѣнадцати. Въ сосѣднемъ нумерѣ говорили что-то о машинахъ и обманѣ и кашляли утреннимъ кашлемъ. Они не понимали, что уже стрѣлка подходитъ къ двѣнадцати. Стрѣлка подошла. Левинъ вышелъ на крыльцо. Извозчики очевидно все знали. Они съ счастливыми лицами окружили Левина, споря между собой и предлагая свои услуги. Стараясь не обидѣть другихъ извозчиковъ и обѣщавъ съ тѣми тоже поѣздить, Левинъ взялъ одного и велѣлъ ѣхать къ Щербацкимъ. Извозчикъ былъ прелестенъ въ бѣломъ, высунутомъ изъ-подъ кафтана и натянутомъ на налитой, красной, крѣпкой шеѣ воротѣ рубахи. Сани у этого извозчика были высокія, ловкія, такія, на какихъ Левинъ уже послѣ никогда не ѣздилъ, и лошадь была хороша и старалась бѣжать, но не двигалась съ мѣста. Извозчикъ зналъ домъ Щербацкихъ и, особенно почтительно къ сѣдоку округливъ руки и сказавъ „тпру“, осадилъ у подъѣзда. Швейцаръ Щербацкихъ навѣрное все зналъ. Это видно было по улыбкѣ его глазъ и по тому, какъ онъ сказалъ:
— Ну, давно не были, Константинъ Дмитріевичъ!
Не только онъ все зналъ, но онъ очевидно ликовалъ и дѣлалъ усилія, чтобы скрыть свою радость. Взглянувъ въ его старческіе милые глаза, Левинъ понялъ даже что-то еще новое въ своемъ счастіи.
— Встали?
— Пожалуйте! А то оставьте здѣсь, — сказалъ онъ улыбаясь, когда Левинъ хотѣлъ вернуться взять шапку. Это что-нибудь значило.
— Кому доложить прикажете? — спросилъ лакей.
Лакей былъ хотя и молодой и изъ новыхъ лакеевъ, франтъ, но очень добрый и хорошій человѣкъ и тоже все понималъ.
— Княгинѣ… князю… княжнѣ… — сказалъ Левинъ.
