Но слова были сказаны, и Алексѣй Александровичъ уѣхалъ, ничего не сказавъ. „Я видѣла Вронскаго и не сказала ему. Еще въ ту самую минуту, какъ онъ уходилъ, я хотѣла воротить его и сказать ему, но раздумала, потому что было странно, почему я не сказала ему въ первую минуту. Отчего я хотѣла и не сказала ему?“ И въ отвѣтъ на этотъ вопросъ горячая краска стыда разлилась по ея лицу. Она поняла то, что ее удерживало отъ этого; она поняла, что ей было стыдно. Ея положеніе, которое казалось уясненнымъ вчера вечеромъ, вдругъ представилось ей теперь не только не уясненнымъ, но безвыходнымъ. Ей стало страшно за позоръ, о которомъ она прежде и не думала. Когда она только думала о томъ, что сдѣлаетъ ея мужъ, ей приходили самыя страшныя мысли. Ей приходило въ голову, что сейчасъ пріѣдетъ управляющій выгонять ее изъ дома, что позоръ ея будетъ объявленъ всему міру. Она спрашивала себя, куда она поѣдетъ, когда ее выгонятъ изъ дома, и не находила отвѣта.
Когда она думала о Вронскомъ, ей представлялось, что онъ не любитъ ея, что онъ уже начинаетъ тяготиться ею, что она не можетъ предложить ему себя, и она чувствовала враждебность къ нему за это. Ей казалось, что тѣ слова, которыя она сказала мужу и которыя она безпрестанно повторяла въ своемъ воображеніи, что она ихъ сказала всѣмъ и что всѣ ихъ слышали. Она не могла рѣшиться взглянуть въ глаза тѣмъ, съ кѣмъ она жила. Она не могла рѣшиться позвать дѣвушку и еще меньше сойти внизъ и увидать сына и гувернантку.
Дѣвушка, уже давно прислушивавшаяся у ея двери, вошла сама къ ней въ комнату. Анна вопросительно взглянула ей въ глаза и испуганно покраснѣла. Дѣвушка извинилось, что вошла, сказавъ, что ей показалось, что позвонили. Она принесла платье и записку. Записка была отъ Бетси. Бетси напоминала ей, что нынче утромъ къ ней съѣдутся Лиза Меркалова и баронесса Штольцъ со своими поклонниками, Калужскимъ и старикомъ Стремовымъ, на партію крокета. „Пріѣзжайте хоть посмотрѣть, какъ изученіе нравовъ. Я васъ жду“, кончала она.
