родки, поднявъ руки, и запѣлъ по-французски: Былъ король въ Ту-у-лѣ. — Вронскій, выпьешь?
— Убирайся, — сказалъ Вронскій, надѣвавшій подаваемый лакеемъ сюртукъ.
— Это куда? — спросилъ его Яшвинъ. — Вотъ и тройка, — прибавилъ онъ, увидѣвъ подъѣзжавшую коляску.
— Въ конюшню, да еще мнѣ нужно къ Брянскому о лошадяхъ, — сказалъ Вронскій.
Вронскій дѣйствительно обѣщалъ быть у Брянскаго, въ десяти верстахъ отъ Петергофа, и привезти ему за лошадей деньги, и онъ хотѣлъ успѣть побывать и тамъ. Но товарищи тотчасъ же поняли, что онъ не туда только ѣдетъ.
Петрицкій, продолжая пѣть, подмигнулъ глазомъ и надулъ губы, какъ бы говоря: знаемъ, какой это Брянскій.
— Смотри не опоздай! — сказалъ только Яшвинъ и, чтобы перемѣнить разговоръ: — Что, мой саврасый служитъ хорошо? — спросилъ онъ, глядя въ окно, про коренного, котораго онъ продалъ.
— Стой! — закричалъ Петрицкій уже уходившему Вронскому. — Братъ твой оставилъ письмо тебѣ и записку. Постой, гдѣ онѣ?
Вронскій остановился.
— Ну, гдѣ же онѣ?
— Гдѣ онѣ? Вотъ въ чемъ вопросъ! — проговорилъ торжественно Петрицкій, проводя кверху отъ носа указательнымъ пальцемъ.
— Да говори же, это глупо! — улыбаясь сказалъ Вронскій.
— Камина я не топилъ. Здѣсь гдѣ-нибудь.
— Ну, полно врать! Гдѣ же письмо?
— Нѣтъ, право, забылъ. Или я во снѣ видѣлъ? Постой, постой! Да что жъ сердиться! Если бы ты, какъ я вчера, выпилъ четыре бутылки на брата, ты бы забылъ, гдѣ ты лежишь. Постой, сейчасъ вспомню!
Петрицкій пошелъ за перегородку и легъ на свою кровать.
