сти, разъ пережитый, уже не могъ возвратиться, и даже открытіе невѣрности не могло бы уже такъ подѣйствовать на нее, какъ въ первый разъ. Такое открытіе только лишило бы ее семейныхъ привычекъ, и она позволяла себя обманывать, презирая его и больше всего себя за эту слабость. Сверхъ того, заботы большого семейства безпрестанно мучили ее: то кормленіе грудного ребенка не шло, то нянька ушла, то, какъ теперь, заболѣлъ одинъ изъ дѣтей.
— Что, какъ твои? — спросила мать.
— Ахъ, maman, у насъ своего горя много. Лили заболѣла, и я боюсь, что скарлатина. Я вотъ теперь выѣхала, чтобы узнать, а то засяду безвыѣздно, если — избави Богъ — скарлатина.
Старый князь послѣ отъѣзда доктора тоже вышелъ изъ своего кабинета и, подставивъ свою щеку Долли и поговоривъ съ ней, обратился къ женѣ:
— Какъ же рѣшили, ѣдете? Ну, а со мной что́ хотите дѣлать?
— Я думаю, тебѣ остаться, Александръ, — сказала жена.
— Какъ хотите.
— Maman, отчего же папа не поѣхать съ нами? — сказала Кити. — И ему веселѣе, и намъ.
Старый князь всталъ и погладилъ рукой волосы Кити. Она подняла лицо и, насильно улыбаясь, смотрѣла на него. Ей всегда казалось, что онъ лучше всѣхъ въ семьѣ понимаетъ ее, хотя онъ мало говорилъ съ ней. Она была, какъ меньшая, любимица отца, и ей казалось, что любовь его къ ней дѣлала его проницательнымъ. Когда ея взглядъ встрѣтился теперь съ его голубыми, добрыми глазами, пристально смотрѣвшими на нее, ей казалось, что онъ насквозь видитъ ее и понимаетъ все то нехорошее, что въ ней дѣлается. Она, краснѣя, потянулась къ нему, ожидая поцѣлуя, но онъ только потрепалъ ее по волосамъ и проговорилъ:
— Эти глупые шиньоны! До настоящей дочери и не добе-
