о томъ, въ средѣ какихъ чужихъ людей живетъ его братъ. Никто не услыхалъ его, и Константинъ, снимая калоши, прислушивался къ тому, что говорилъ господинъ въ поддевкѣ. Онъ говорилъ о какомъ-то предпріятіи.
— Ну, чортъ ихъ дери, привилегированные классы, — прокашливаясь проговорилъ голосъ брата. — Маша, добудь ты намъ поужинать и дай вина, если осталось, а то пошли.
Женщина встала, вышла за перегородку и увидала Константина.
— Какой-то баринъ, Николай Дмитричъ, — сказала она.
— Кого нужно? — сердито оказалъ голосъ Николая Левина.
— Это я, — отвѣчалъ Константинъ Левинъ, выходя на свѣтъ.
— Кто я? — еще сердитѣе повторилъ голосъ Николая. Слышно было, какъ онъ быстро всталъ, зацѣпивъ за что-то, и Левинъ увидалъ передъ собой въ дверяхъ столь знакомую и все-таки поражающую своею дикостью и болѣзненностью, огромную, худую, сутуловатую фигуру брата, съ его большими, испуганными глазами.
Онъ былъ еще худѣе, чѣмъ три года тому назадъ, когда Константинъ Левинъ видѣлъ его въ послѣдній разъ. На немъ былъ короткій сюртукъ. И руки, и широкія кости казались еще огромнѣе. Волосы стали рѣже, тѣ же прямые усы закрывали губы, тѣ же глаза странно и наивно смотрѣли на вошедшаго.
— А, Костя! — вдругъ проговорилъ онъ, узнавъ брата, и глаза его засвѣтились радостью. Но въ ту же секунду онъ оглянулся на молодого человѣка и сдѣлалъ столь знакомое Константину судорожное движеніе головой и шеей, какъ будто галстукъ жалъ его; и совсѣмъ другое — дикое, страдальческое и жестокое — выраженіе остановилось на его исхудаломъ лицѣ.
— Я писалъ и вамъ, и Сергѣю Иванычу, что я васъ не знаю и не хочу знать. Что тебѣ, что вамъ нужно?
Онъ былъ совсѣмъ не такой, какимъ воображалъ его Константинъ. Самое тяжелое и дурное въ его характерѣ, то, что дѣлало столь труднымъ общеніе съ нимъ, было позабыто Кон-
