изъ собутыльниковъ сказалъ ему, что онъ пьянъ, онъ ничуть не усумнился въ его словахъ и только просилъ найти ему извозчика, а тѣ думали, что онъ говоритъ по „московитски“!
Никогда еще не случалось ему быть въ такой простой и грубой компаніи. „Подумаешь право, что мы вернулись ко временамъ язычества. Это ужаснѣйшая минута въ моей жизни!“
Тутъ ему пришло въ голову подлѣзть подъ столъ, ползкомъ добраться до двери и незамѣтно ускользнуть на улицу. Онъ уже былъ почти у дверей, какъ вдругъ остальные гости замѣтили его намѣреніе и схватили его за ноги. О, счастье! калоши снялись съ ногъ, а съ ними исчезло и все колдовство!
Совѣтникъ ясно увидѣлъ передъ собой зажженный фонарь и большой домъ, онъ узналъ и этотъ домъ и всѣ сосѣдніе, узналъ Восточную улицу; самъ онъ лежалъ на панели, упираясь ногами въ чьи-то ворота, а возлѣ него сидѣлъ и похрапывалъ ночной сторожъ.
— Боже ты мой! Такъ я заснулъ на улицѣ!—сказалъ совѣтникъ.—Да, да, это Восточная улица! Какъ тутъ свѣтло и хорошо! Нѣтъ, это просто ужасно, что можетъ надѣлать одинъ стаканъ пунша!
Минуты двѣ спустя, онъ уже ѣхалъ на извозчикѣ въ Христіанову гавань и, вспоминая дорогой только что пережитые имъ страхъ и ужасъ, отъ всего сердца восхвалялъ счастливую дѣйствительность нашего времени, которая со всѣми своими недостатками все-таки куда лучше той, въ которой ему довелось сейчасъ побывать. Да, теперь онъ сознавалъ это и нельзя сказать, чтобы не поступалъ благоразумно.
— Никакъ пара калошъ лежитъ!—сказалъ ночной сторожъ.—Должно быть, того офицера, что наверху живетъ. У самыхъ воротъ оставилъ!
Почтенный сторожъ охотно позвонилъ бы и отдалъ калоши владѣльцу—тѣмъ болѣе, что въ окнѣ у того еще виднѣлся огонь—да побоялся разбудить другихъ жильцовъ въ домѣ и не пошелъ.
— Удобно, должно быть, въ такихъ штукахъ!—сказалъ онъ.—Кожа-то какая мягкая!
Калоши пришлись ему какъ разъ по ногамъ, и онъ остался въ нихъ.
из собутыльников сказал ему, что он пьян, он ничуть не усомнился в его словах и только просил найти ему извозчика, а те думали, что он говорит по-«московитски»!
Никогда ещё не случалось ему быть в такой простой и грубой компании. «Подумаешь право, что мы вернулись ко временам язычества. Это ужаснейшая минута в моей жизни!»
Тут ему пришло в голову подлезть под стол, ползком добраться до двери и незаметно ускользнуть на улицу. Он уже был почти у дверей, как вдруг остальные гости заметили его намерение и схватили его за ноги. О, счастье! калоши снялись с ног, а с ними исчезло и всё колдовство!
Советник ясно увидел перед собой зажжённый фонарь и большой дом, он узнал и этот дом и все соседние, узнал Восточную улицу; сам он лежал на панели, упираясь ногами в чьи-то ворота, а возле него сидел и похрапывал ночной сторож.
— Боже ты мой! Так я заснул на улице! — сказал советник. — Да, да, это Восточная улица! Как тут светло и хорошо! Нет, это просто ужасно, что может наделать один стакан пунша!
Минуты две спустя, он уже ехал на извозчике в Христианову гавань и, вспоминая доро́гой только что пережитые им страх и ужас, от всего сердца восхвалял счастливую действительность нашего времени, которая со всеми своими недостатками всё-таки куда лучше той, в которой ему довелось сейчас побывать. Да, теперь он сознавал это и нельзя сказать, чтобы не поступал благоразумно.
— Никак пара калош лежит! — сказал ночной сторож. — Должно быть, того офицера, что наверху живёт. У самых ворот оставил!
Почтенный сторож охотно позвонил бы и отдал калоши владельцу — тем более, что в окне у того ещё виднелся огонь — да побоялся разбудить других жильцов в доме и не пошёл.
— Удобно, должно быть, в таких штуках! — сказал он. — Кожа-то какая мягкая!
Калоши пришлись ему как раз по ногам, и он остался в них.
