то конторѣ—полюбилъ ее. Ей онъ тоже понравился, родители, казалось, были не прочь, но Христину, видно, очень безпокоило то, что Ибъ такъ много думаетъ о ней… „И вотъ, она хочетъ отказаться отъ своего счастья“, закончилъ барочникъ.
Ибъ не проронилъ сначала ни словечка, только весь побѣлѣлъ, какъ полотно, затѣмъ тряхнулъ головою и сказалъ:
— Христина не должна отказываться отъ своего счастья!
— Такъ напиши ей пару словъ!—сказалъ отецъ Христины.
Ибъ и написалъ, но не сразу; мысли все что-то не выливались у него на бумагу, какъ ему хотѣлось, и онъ перечеркивалъ и рвалъ письмо за письмомъ въ клочки. Но къ утру письмо все-таки было написано. Вотъ оно:
„Я читалъ твое письмо къ отцу и вижу, что тебѣ хорошо и будетъ еще лучше. Посовѣтуйся съ своимъ сердцемъ, Христина, подумай хорошенько о томъ, что ожидаетъ тебя, если выйдешь за меня. Достатковъ большихъ у меня, вѣдь, нѣтъ. Не думай, поэтому, обо мнѣ и каково мнѣ, а думай только о своемъ счастьи! Я тебя не связывалъ никакимъ словомъ, а если ты и дала мнѣ его мысленно, то я возвращаю тебѣ его. Да пошлетъ тебѣ Богъ всякаго счастья, Христиночка! Господь же утѣшитъ и меня!
Письмо было отправлено, и Христина получила его.
Около Мартинова дня въ ближней церкви огласили помолвку Христины; въ одной изъ церквей въ Копенгагенѣ, гдѣ жилъ женихъ, тоже. И скоро Христина съ хозяйкой отправились въ столицу,—женихъ не могъ надолго бросать свое дѣло. Христина должна была, по уговору, встрѣтиться со своимъ отцомъ въ мѣстечкѣ Фундеръ,—оно лежало какъ-разъ на пути, да и старику было до него недалеко. Тутъ отецъ съ дочерью свидѣлись и разстались. Барочникъ зашелъ послѣ того къ Ибу сообщить ему о свиданіи съ дочерью; Ибъ выслушалъ его, но не проронилъ въ отвѣтъ ни словечка. Онъ сталъ такимъ задумчивымъ—по словамъ его матери. Да, онъ много о чемъ думалъ, между прочимъ и о тѣхъ трехъ орѣхахъ, что дала ему въ дѣтствѣ цыганка. Два изъ нихъ онъ отдалъ Христинѣ; то были волшебные орѣхи: въ одномъ была золотая карета и лошади, въ другомъ—чудеснѣйшія платья. Вотъ и сбылось все. Вся эта
то конторе — полюбил её. Ей он тоже понравился, родители, казалось, были не прочь, но Христину, видно, очень беспокоило то, что Иб так много думает о ней… «И вот, она хочет отказаться от своего счастья», закончил барочник.
Иб не проронил сначала ни словечка, только весь побелел, как полотно, затем тряхнул головою и сказал:
— Христина не должна отказываться от своего счастья!
— Так напиши ей пару слов! — сказал отец Христины.
Иб и написал, но не сразу; мысли всё что-то не выливались у него на бумагу, как ему хотелось, и он перечёркивал и рвал письмо за письмом в клочки. Но к утру письмо всё-таки было написано. Вот оно:
«Я читал твоё письмо к отцу и вижу, что тебе хорошо и будет ещё лучше. Посоветуйся со своим сердцем, Христина, подумай хорошенько о том, что ожидает тебя, если выйдешь за меня. Достатков больших у меня, ведь, нет. Не думай, поэтому, обо мне и каково мне, а думай только о своём счастье! Я тебя не связывал никаким словом, а если ты и дала мне его мысленно, то я возвращаю тебе его. Да пошлёт тебе Бог всякого счастья, Христиночка! Господь же утешит и меня!
Письмо было отправлено, и Христина получила его.
Около Мартинова дня в ближней церкви огласили помолвку Христины; в одной из церквей в Копенгагене, где жил жених, тоже. И скоро Христина с хозяйкой отправились в столицу, — жених не мог надолго бросать своё дело. Христина должна была, по уговору, встретиться со своим отцом в местечке Фундер, — оно лежало как раз на пути, да и старику было до него недалеко. Тут отец с дочерью свиделись и расстались. Барочник зашёл после того к Ибу сообщить ему о свидании с дочерью; Иб выслушал его, но не проронил в ответ ни словечка. Он стал таким задумчивым — по словам его матери. Да, он много о чём думал, между прочим и о тех трёх орехах, что дала ему в детстве цыганка. Два из них он отдал Христине; то были волшебные орехи: в одном была золотая карета и лошади, в другом — чудеснейшие платья. Вот и сбылось всё. Вся эта
