все росъ да росъ,—его ничѣмъ нельзя было заглушить; всѣ аллеи, всѣ грядки заросли лопухомъ, такъ что и садъ сталъ не садъ, а лопушиный лѣсъ; никто бы и не догадался, что тутъ былъ прежде садъ, если бы кое-гдѣ не торчали еще то яблонька, то сливовое деревцо. Вотъ въ этомъ-то лопушиномъ лѣсу и жила послѣдняя пара старыхъ-престарыхъ улитокъ.
Онѣ и сами не знали, сколько имъ лѣтъ, но отлично помнили, что прежде ихъ было много, что онѣ очень старинной иностранной породы, и что весь этотъ лѣсъ былъ насаженъ собственно для нихъ и ихъ родичей. Старыя улитки ни разу не выходили изъ своего лѣса, но знали, что гдѣ-то есть что-то, называющееся „барскою усадьбой“; тамъ улитокъ варятъ до тѣхъ поръ, пока онѣ не почернѣютъ, а потомъ кладутъ на серебряное блюдо. Что было дальше, онѣ не знали. Не знали онѣ тоже и даже представить себѣ не могли, что такое значитъ свариться и лежать на серебряномъ блюдѣ; знали только, что это было чудесно и главное аристократично! И ни майскій жукъ, ни жаба, ни дождевой червякъ—никто изъ тѣхъ, кого онѣ спрашивали, ничего не могъ сказать объ этомъ: никому еще не приходилось быть свареннымъ и лежать на серебряномъ блюдѣ!
Что же касается самихъ себя, то улитки отлично знали, что онѣ первыя въ свѣтѣ, что весь лѣсъ растетъ только для нихъ, а усадьба существуетъ лишь для того, чтобы онѣ могли свариться и лежать на серебряномъ блюдѣ.
Жили улитки тихо, мирно и очень счастливо. Дѣтей у нихъ не было, и они взяли на воспитаніе улитку изъ простыхъ. Пріемышъ ихъ ни за что не хотѣлъ рости,—онъ былъ, вѣдь, обыкновенной, простой породы—но старикамъ, особенно улиткѣ-мамашѣ, все казалось, что онъ замѣтно увеличивается, и она просила улитку-папашу, если онъ не видитъ этого такъ, ощупать раковину малютки! Папаша щупалъ и соглашался съ мамашей.
Разъ шелъ сильный дождь.
— Ишь, какъ барабанитъ по лопуху!—сказалъ улитка-папаша.
— Такъ и льетъ!—сказала улитка-мамаша.—Вонъ какъ потекло внизъ по стебелькамъ! Увидишь, какъ здѣсь будетъ сыро! Какъ я рада, что у насъ и у сынка нашего такіе прочные домики! Нѣтъ, что ни говори, а, вѣдь, намъ дано больше, чѣмъ кому другому въ свѣтѣ! Сейчасъ видно, что мы первыя въ мірѣ! У насъ съ самаго рожденія есть уже свои дома, для
всё рос да рос, — его ничем нельзя было заглушить; все аллеи, все грядки заросли лопухом, так что и сад стал не сад, а лопушиный лес; никто бы и не догадался, что тут был прежде сад, если бы кое-где не торчали ещё то яблонька, то сливовое деревцо. Вот в этом-то лопушином лесу и жила последняя пара старых-престарых улиток.
Они и сами не знали, сколько им лет, но отлично помнили, что прежде их было много, что они очень старинной иностранной породы, и что весь этот лес был насажен собственно для них и их родичей. Старые улитки ни разу не выходили из своего леса, но знали, что где-то есть что-то, называющееся «барскою усадьбой»; там улиток варят до тех пор, пока они не почернеют, а потом кладут на серебряное блюдо. Что было дальше, они не знали. Не знали они тоже и даже представить себе не могли, что такое значит свариться и лежать на серебряном блюде; знали только, что это было чудесно и главное аристократично! И ни майский жук, ни жаба, ни дождевой червяк — никто из тех, кого они спрашивали, ничего не мог сказать об этом: никому ещё не приходилось быть сваренным и лежать на серебряном блюде!
Что же касается самих себя, то улитки отлично знали, что они первые в свете, что весь лес растёт только для них, а усадьба существует лишь для того, чтобы они могли свариться и лежать на серебряном блюде.
Жили улитки тихо, мирно и очень счастливо. Детей у них не было, и они взяли на воспитание улитку из простых. Приёмыш их ни за что не хотел расти, — он был, ведь, обыкновенной, простой породы — но старикам, особенно улитке-мамаше, всё казалось, что он заметно увеличивается, и она просила улитку-папашу, если он не видит этого так, ощупать раковину малютки! Папаша щупал и соглашался с мамашей.
Раз шёл сильный дождь.
— Ишь, как барабанит по лопуху! — сказал улитка-папаша.
— Так и льёт! — сказала улитка-мамаша. — Вон как потекло вниз по стебелькам! Увидишь, как здесь будет сыро! Как я рада, что у нас и у сынка нашего такие прочные домики! Нет, что ни говори, а, ведь, нам дано больше, чем кому другому в свете! Сейчас видно, что мы первые в мире! У нас с самого рождения есть уже свои дома, для
