всѣхъ твоихъ!.. Вы всѣ стояли передо мною, какъ живые!.. Это было утромъ въ воскресенье… Всѣ вы, ребятишки, стояли въ столовой, такіе серьезные, набожно сложивъ руки, и пѣли утренній псаломъ… Папа и мама стояли тутъ же. Вдругъ дверь отворилась, и вошла незванная двухгодовалая сестренка ваша Маня. А ей стоитъ только услыхать музыку или пѣніе—все равно какое—сейчасъ начинаетъ плясать. Вотъ она и принялась приплясывать, но никакъ не могла попасть въ тактъ,—вы пѣли такъ протяжно… Она поднимала то одну ножку, то другую и вытягивала шейку, но дѣло не ладилось. Никто изъ васъ даже не улыбнулся, хоть и трудно было удержаться. Я таки и не удержался, засмѣялся про себя, да и слетѣлъ со стола! На лбу у меня вскочила большая шишка—она и теперь еще не прошла—и подѣломъ мнѣ было!.. Много и еще чего вспоминается мнѣ… Все, что я видѣлъ, слышалъ и пережилъ въ вашей семьѣ такъ и всплываетъ у меня передъ глазами! Вотъ каковы они, эти воспоминанія, и вотъ что они приводятъ съ собой!.. Скажи, вы и теперь еще поете по утрамъ? Разскажи мнѣ что-нибудь про малютку Маню! А товарищъ мой, оловянный солдатикъ, какъ поживаетъ? Вотъ счастливецъ!.. Нѣтъ, нѣтъ, я просто не выдержу!..
— Ты подаренъ!—сказалъ мальчикъ.—И долженъ оставаться тутъ! Развѣ ты не понимаешь этого?
Старичокъ-хозяинъ явился съ ящикомъ, въ которомъ было много разныхъ диковинокъ: какія-то шкатулочки, флакончики и колоды старинныхъ картъ; такихъ большихъ, росписанныхъ золотомъ, теперь ужъ не увидишь! Старичокъ отперъ для гостя и большіе ящики стариннаго бюро и даже клавикорды,[1] на крышкѣ которыхъ былъ нарисованъ ландшафтъ. Инструментъ издавалъ подъ рукой хозяина тихіе дребезжащіе звуки, а самъ старичокъ напѣвалъ при этомъ какую-то заунывную пѣсенку.
— Эту пѣсню пѣвала когда-то она!—сказалъ онъ, кивая на портретъ, купленный у старьевщика, и глаза его заблестѣли.
— Я хочу на войну! Хочу на войну!—завопилъ вдругъ оловянный солдатикъ и бросился съ сундука.
Куда же онъ дѣвался? Искалъ его и самъ старичокъ-хозяинъ, искалъ и мальчикъ—нѣтъ нигдѣ, да и только.
— Ну, я найду его послѣ!—сказалъ старичокъ, но такъ и не нашелъ. Полъ весь былъ въ щеляхъ, солдатикъ упалъ въ одну изъ нихъ и лежалъ тамъ, какъ въ открытой могилѣ.
всех твоих!.. Вы все стояли передо мною, как живые!.. Это было утром в воскресенье… Все вы, ребятишки, стояли в столовой, такие серьёзные, набожно сложив руки, и пели утренний псалом… Папа и мама стояли тут же. Вдруг дверь отворилась, и вошла незваная двухгодовалая сестрёнка ваша Маня. А ей стоит только услыхать музыку или пение — всё равно какое — сейчас начинает плясать. Вот она и принялась приплясывать, но никак не могла попасть в такт, — вы пели так протяжно… Она поднимала то одну ножку, то другую и вытягивала шейку, но дело не ладилось. Никто из вас даже не улыбнулся, хоть и трудно было удержаться. Я таки и не удержался, засмеялся про себя, да и слетел со стола! На лбу у меня вскочила большая шишка — она и теперь ещё не прошла — и поделом мне было!.. Много и ещё чего вспоминается мне… Всё, что я видел, слышал и пережил в вашей семье так и всплывает у меня перед глазами! Вот каковы они, эти воспоминания, и вот что они приводят с собой!.. Скажи, вы и теперь ещё поёте по утрам? Расскажи мне что-нибудь про малютку Маню! А товарищ мой, оловянный солдатик, как поживает? Вот счастливец!.. Нет, нет, я просто не выдержу!..
— Ты подарен! — сказал мальчик. — И должен оставаться тут! Разве ты не понимаешь этого?
Старичок-хозяин явился с ящиком, в котором было много разных диковинок: какие-то шкатулочки, флакончики и колоды старинных карт; таких больших, расписанных золотом, теперь уж не увидишь! Старичок отпёр для гостя и большие ящики старинного бюро и даже клавикорды,[1] на крышке которых был нарисован ландшафт. Инструмент издавал под рукой хозяина тихие дребезжащие звуки, а сам старичок напевал при этом какую-то заунывную песенку.
— Эту песню певала когда-то она! — сказал он, кивая на портрет, купленный у старьёвщика, и глаза его заблестели.
— Я хочу на войну! Хочу на войну! — завопил вдруг оловянный солдатик и бросился с сундука.
Куда же он девался? Искал его и сам старичок-хозяин, искал и мальчик — нет нигде, да и только.
— Ну, я найду его после! — сказал старичок, но так и не нашёл. Пол весь был в щелях, солдатик упал в одну из них и лежал там, как в открытой могиле.
