рошаго въ такихъ красныхъ кляксахъ? Понять нельзя!.. А вонъ торчитъ увядшій лепестокъ! Вижу! Вижу!
И каждый принялся клевать его; лепестокъ упалъ, но кустъ стоялъ все такой же свѣжій и зеленый; розы благоухали на солнышкѣ надъ могилой Торвальдсена и склонялись къ самой плитѣ, какъ бы вѣнчая его безсмертное имя.
рошего в таких красных кляксах? Понять нельзя!.. А вон торчит увядший лепесток! Вижу! Вижу!
И каждый принялся клевать его; лепесток упал, но куст стоял всё такой же свежий и зелёный; розы благоухали на солнышке над могилой Торвальдсена и склонялись к самой плите, как бы венчая его бессмертное имя.
Да, такъ вотъ, жилъ-былъ маленькій Тукъ. Звали-то его, собственно, не Тукомъ, но такъ онъ прозвалъ себя самъ, когда еще не умѣлъ хорошенько говорить; „Тукъ“ должно было обозначать на его языкѣ Карла, и хорошо, если кто зналъ это! Туку приходилось няньчить свою сестренку Густаву, которая была гораздо моложе его, и въ то же время учить уроки, а эти два дѣла никакъ не ладились заразъ. Бѣдный мальчикъ держалъ сестрицу на колѣняхъ и пѣлъ ей одну пѣсенку за другою, заглядывая въ то же время въ лежавшій передъ нимъ учебникъ географіи. Къ завтрашнему дню задано было выучить наизусть всѣ города въ Зеландіи и знать о нихъ все, что только можно знать.
Наконецъ, вернулась его мать, которая уходила куда-то по дѣлу, и взяла Густаву. Тукъ—живо къ окну, да за книгу, и читалъ, читалъ чуть не до слѣпоты,—въ комнатѣ становилось темно, а матери не на что было купить свѣчку.
— Вонъ идетъ старая прачка изъ переулка!—сказала мать, поглядѣвъ въ окно.—Она и сама-то еле двигается, а тутъ еще приходится нести ведро съ водой. Будь умникомъ, милый Тукъ, выбѣги, да помоги старушкѣ!
Тукъ сейчасъ же выбѣжалъ и помогъ, но когда вернулся въ комнату, было уже совсѣмъ темно; о свѣчкѣ нечего было и толковать, пришлось ему ложиться спать. Постелью Туку служила старая деревянная скамья со спинкой и съ ящикомъ подъ сидѣньемъ. Онъ легъ, но все не переставалъ думать о своемъ урокѣ: о городахъ Зеландіи и обо всемъ, что разсказывалъ о нихъ учитель. Слѣдовало бы ему прочесть урокъ, да было уже поздно, и мальчикъ сунулъ книгу себѣ подъ подушку: онъ слышалъ, что это отличное средство для того, чтобы запомнить урокъ,—но особенно-то полагаться на него, конечно, нельзя.
Да, так вот, жил-был маленький Тук. Звали-то его, собственно, не Туком, но так он прозвал себя сам, когда ещё не умел хорошенько говорить; «Тук» должно было обозначать на его языке Карла, и хорошо, если кто знал это! Туку приходилось нянчить свою сестрёнку Густаву, которая была гораздо моложе его, и в то же время учить уроки, а эти два дела никак не ладились зараз. Бедный мальчик держал сестрицу на коленях и пел ей одну песенку за другою, заглядывая в то же время в лежавший перед ним учебник географии. К завтрашнему дню задано было выучить наизусть все города в Зеландии и знать о них всё, что только можно знать.
Наконец, вернулась его мать, которая уходила куда-то по делу, и взяла Густаву. Тук — живо к окну, да за книгу, и читал, читал чуть не до слепоты, — в комнате становилось темно, а матери не на что было купить свечку.
— Вон идёт старая прачка из переулка! — сказала мать, поглядев в окно. — Она и сама-то еле двигается, а тут ещё приходится нести ведро с водой. Будь умником, милый Тук, выбеги, да помоги старушке!
Тук сейчас же выбежал и помог, но когда вернулся в комнату, было уже совсем темно; о свечке нечего было и толковать, пришлось ему ложиться спать. Постелью Туку служила старая деревянная скамья со спинкой и с ящиком под сиденьем. Он лёг, но всё не переставал думать о своём уроке: о городах Зеландии и обо всём, что рассказывал о них учитель. Следовало бы ему прочесть урок, да было уже поздно, и мальчик сунул книгу себе под подушку: он слышал, что это отличное средство для того, чтобы запомнить урок, — но особенно-то полагаться на него, конечно, нельзя.
