я просто изнываю отъ тоски и нетерпѣнія! Хоть бы поскорѣе пришло Рождество! Теперь и я стала такою же высокою и раскидистою, какъ тѣ, что были срублены прошлый годъ! Ахъ, если-бъ я уже лежала на дровняхъ! Ахъ, если-бъ я уже стояла разубранною всѣми этими прелестями, въ теплой комнатѣ! А потомъ что?.. Потомъ, вѣрно, будетъ еще лучше, иначе зачѣмъ бы и наряжать меня!.. Только, что именно? Ахъ, какъ я тоскую и рвусь отсюда! Просто и сама не знаю, что со мной!
— Радуйся намъ!—сказали ей воздухъ и солнечный свѣтъ.—Радуйся своей юности и лѣсному приволью!
Но она и не думала радоваться, а все росла, да росла. И зиму, и лѣто стояла она въ своемъ зеленомъ уборѣ, и всѣ, кто ни видѣлъ ее, говорили: „Вотъ чудесное деревцо!“ Подошло, наконецъ, и Рождество, и елочку срубили первую. Жгучая боль и тоска не дали ей даже и подумать о будущемъ счастьи; грустно было разставаться съ роднымъ лѣсомъ, съ тѣмъ уголкомъ, гдѣ она выросла,—она, вѣдь, знала, что никогда больше не увидитъ своихъ милыхъ подругъ—елей и сосенъ, кустовъ, цвѣтовъ, а можетъ быть даже и птичекъ! Какъ тяжело, какъ грустно!..
Деревцо пришло въ себя только тогда, когда очутилось вмѣстѣ съ другими деревьями на дворѣ и услышало возлѣ себя чей-то голосъ:
— Чудесная елка! Такую-то намъ и нужно!
Явились двое разодѣтыхъ слугъ, взяли елку и внесли ее въ огромную, великолѣпную залу. По стѣнамъ висѣли портреты, а на большой кафельной печкѣ стояли китайскія вазы съ львами на крышкахъ; повсюду были разставлены кресла-качалки, шелковые диваны и большіе столы, заваленные альбомами, книжками и игрушками на нѣсколько сотъ далеровъ—такъ, по крайней мѣрѣ, говорили дѣти. Елку посадили въ большую кадку съ пескомъ, обвернули кадку зеленою матеріей и поставили на пестрый коверъ. Какъ трепетала елочка! Что-то теперь будетъ? Явились слуги и молодыя дѣвушки и стали наряжать ее. Вотъ на вѣтвяхъ повисли полныя сластей маленькія сѣтки, вырѣзанныя изъ цвѣтной бумаги, выросли золоченные яблоки и орѣхи, и закачались куклы—ни дать, ни взять, живые человѣчки; такихъ елка еще и не видывала. Наконецъ, къ вѣтвямъ прикрѣпили сотни разноцвѣтныхъ маленькихъ свѣчекъ, а къ самой
я просто изнываю от тоски и нетерпения! Хоть бы поскорее пришло Рождество! Теперь и я стала такою же высокою и раскидистою, как те, что были срублены прошлый год! Ах, если б я уже лежала на дровнях! Ах, если б я уже стояла разубранною всеми этими прелестями, в тёплой комнате! А потом что?.. Потом, верно, будет ещё лучше, иначе зачем бы и наряжать меня!.. Только, что именно? Ах, как я тоскую и рвусь отсюда! Просто и сама не знаю, что со мной!
— Радуйся нам! — сказали ей воздух и солнечный свет. — Радуйся своей юности и лесному приволью!
Но она и не думала радоваться, а всё росла, да росла. И зиму, и лето стояла она в своём зелёном уборе, и все, кто ни видел её, говорили: «Вот чудесное деревцо!» Подошло, наконец, и Рождество, и ёлочку срубили первую. Жгучая боль и тоска не дали ей даже и подумать о будущем счастье; грустно было расставаться с родным лесом, с тем уголком, где она выросла, — она, ведь, знала, что никогда больше не увидит своих милых подруг — елей и сосен, кустов, цветов, а может быть даже и птичек! Как тяжело, как грустно!..
Деревцо пришло в себя только тогда, когда очутилось вместе с другими деревьями на дворе и услышало возле себя чей-то голос:
— Чудесная ёлка! Такую-то нам и нужно!
Явились двое разодетых слуг, взяли ёлку и внесли её в огромную, великолепную залу. По стенам висели портреты, а на большой кафельной печке стояли китайские вазы со львами на крышках; повсюду были расставлены кресла-качалки, шёлковые диваны и большие столы, заваленные альбомами, книжками и игрушками на несколько сот далеров — так, по крайней мере, говорили дети. Ёлку посадили в большую кадку с песком, обвернули кадку зелёною материей и поставили на пёстрый ковёр. Как трепетала ёлочка! Что-то теперь будет? Явились слуги и молодые девушки и стали наряжать её. Вот на ветвях повисли полные сластей маленькие сетки, вырезанные из цветной бумаги, выросли золочёные яблоки и орехи, и закачались куклы — ни дать, ни взять, живые человечки; таких ёлка ещё и не видывала. Наконец, к ветвям прикрепили сотни разноцветных маленьких свечек, а к самой