ни мало не боясь ни гадкаго Смидраки,[1] изъ пасти котораго пышетъ огонь, ни волковъ, ни шакаловъ: мать была съ нами, и для меня этого было довольно.
Наконецъ, мы добрались до нашего стараго жилья, но отъ мазанки оставалась только куча мусору; пришлось дѣлать новую. Нѣсколько женщинъ помогли матери, и скоро новыя стѣны были подведены подъ крышу изъ вѣтвей олеандровъ. Мать стала плести изъ ремешковъ и коры плетенки для бутылокъ, а я взялся пасти маленькое стадо священника;[2] товарищами моими были Анастасія, да маленькія черепахи.
Разъ навѣстилъ насъ милый Афтанидъ. Онъ сильно соскучился по насъ, сказалъ онъ, и пришелъ повидаться съ нами. Цѣлыхъ два дня пробылъ онъ у насъ и потомъ простился.
Черезъ мѣсяцъ онъ пришелъ опять и разсказалъ намъ, что поступаетъ на корабль и уѣзжаетъ на острова Патросъ и Корфу, оттого и пришелъ проститься съ нами. Матери онъ принесъ въ подарокъ большую рыбу. Онъ зналъ столько разныхъ исторій, такъ много разсказывалъ намъ, и не только о рыбахъ, что водятся въ заливѣ Лепанто, но и о короляхъ, и о герояхъ, господствовавшихъ въ Греціи въ былыя времена, какъ турки теперь.
Я не разъ видѣлъ, какъ на розовомъ кустѣ появляется бутонъ, и какъ онъ черезъ нѣсколько дней или недѣль распускается въ чудный цвѣтокъ; но бутонъ обыкновенно становился цвѣткомъ прежде, чѣмъ я успѣвалъ подумать о томъ, какъ хорошъ, великъ и зрѣлъ самый бутонъ. То же самое вышло и съ Анастасіей. И вотъ она стала взрослой дѣвушкой; я давно былъ сильнымъ парнемъ. Постели моей матери и Анастасіи были покрыты волчьими шкурами, которыя я содралъ собственными руками съ убитыхъ мною звѣрей. Года шли за годами.
Разъ вечеромъ явился Афтанидъ, стройный, крѣпкій и загорѣлый. Онъ расцѣловалъ насъ и принялся разсказывать о морѣ, объ укрѣпленіяхъ Мальты, о диковинныхъ гробницахъ Египта. Разсказы его были такъ чудесны, точно легенды, что мы слышали отъ священника. Я смотрѣлъ на Афтанида съ какимъ-то почтеніемъ.
- ↑ Смидраки, по повѣрію грековъ, чудовище, образующееся изъ неразрѣзанныхъ и брошенныхъ въ полѣ желудковъ убитыхъ овецъ. Прим. автора
- ↑ Священникомъ зачастую становится первый грамотный крестьянинъ, но простолюдины зовутъ его „святѣйшимъ отцомъ“ и падаютъ при встрѣчѣ съ нимъ ницъ. Прим. автора
нимало не боясь ни гадкого Смидраки,[1] из пасти которого пышет огонь, ни волков, ни шакалов: мать была с нами, и для меня этого было довольно.
Наконец, мы добрались до нашего старого жилья, но от мазанки оставалась только куча мусору; пришлось делать новую. Несколько женщин помогли матери, и скоро новые стены были подведены под крышу из ветвей олеандров. Мать стала плести из ремешков и коры плетёнки для бутылок, а я взялся пасти маленькое стадо священника;[2] товарищами моими были Анастасия, да маленькие черепахи.
Раз навестил нас милый Афтанид. Он сильно соскучился по нас, сказал он, и пришёл повидаться с нами. Целых два дня пробыл он у нас и потом простился.
Через месяц он пришёл опять и рассказал нам, что поступает на корабль и уезжает на острова Патрос и Корфу, оттого и пришёл проститься с нами. Матери он принёс в подарок большую рыбу. Он знал столько разных историй, так много рассказывал нам, и не только о рыбах, что водятся в заливе Лепанто, но и о королях, и о героях, господствовавших в Греции в былые времена, как турки теперь.
Я не раз видел, как на розовом кусте появляется бутон, и как он через несколько дней или недель распускается в чудный цветок; но бутон обыкновенно становился цветком прежде, чем я успевал подумать о том, как хорош, велик и зрел самый бутон. То же самое вышло и с Анастасией. И вот она стала взрослой девушкой; я давно был сильным парнем. Постели моей матери и Анастасии были покрыты волчьими шкурами, которые я содрал собственными руками с убитых мною зверей. Года шли за годами.
Раз вечером явился Афтанид, стройный, крепкий и загорелый. Он расцеловал нас и принялся рассказывать о море, об укреплениях Мальты, о диковинных гробницах Египта. Рассказы его были так чудесны, точно легенды, что мы слышали от священника. Я смотрел на Афтанида с каким-то почтением.
