было допускать представительство[1], так как приобретение его совершалось чрез посредство владения оставленным имуществом. Можно предполагать[2], что позднее это изъятие было распространено и на приобретение цивильного наследства, hereditas[3].
Вот все те отклонения от древнего начала, которые можно признать в позднейшем, юстиниановом праве.
Не составляет исключения из правила так назыв. необходимое представительство (Puchta Pand. § 274), т. е. представительство filii familias и рабов (Inst. 2, 9 per quas personas nobis acquiritur; Inst. 3, 28 per quas personas nobis obligatio acquiritur; Inst. 4, 7 quod cum eo, qui in aliena potestate est, negotium gestum esse dicatur. L. 45 pr. D. 45, 1). Приобретение прав чрез этих лиц обусловливается той основной организацией римской семьи, по которой личность подчиненных домочадцев и несвободных настолько поглощается домовладыкой (unitas personarum), что первые рассматриваются простыми имущественными орудиями последнего, так что желание подобных представителей не имело для юридических последствий сделки никакого значения (Нерсесов cit. стр. 40—42); всякое установленное ими право без внимания к их воле (§ 1 J. 3, 17) в силу законной необходимости (ex lege) становилось правом домовладыки (Gaj. II. §§ 86—96, 163—167; Ulpian. XIX § 18—21 Paul. Rec. Sent. V. 8; L. 10, 53 D. 41, 1; L. 79 D. 29, 2; § 4 J. 3, 19); имел ли в свою очередь последний какое-либо представление (§ 3 J. 2, 9) о таком приобретении или вообще желание приобрести (L. 62 D. 45, 1) — было безразлично. Поэтому большинство современных цивилистов отрицают за данными актами характер представительства (см. литературу у Казанцева. Учение о представ., стр. 69—71). Здесь остается только указать на различное положение подчиненных детей и рабов к юридическим признакам сделки. Подчиненные сыновья определяли действительность сделки своею личною дееспособностью; что касается рабов, то, как существа по общему началу неправоспособные, они определяли действительность сделки способностью их господ (servus ex persona domini jus stipulandi habet pr. J. 3, 17 и L. 31 pr. D. 28, 5), но уже рано для некоторых условий сделок была сознана необходимость признать в известной степени личность и самого раба, напр., dolus, scientia во всяком случае должны были обсуждаться по лицу раба (L. 4 § 17 D. 44, 4; L. 51 D. 21, 1). Мало того, за рабом постепенно была вообще признана сознательная воля и дееспособность, которыми определялась действительность актов в пользу господина. (См. выше, стр. 71, 72).
Пока вопрос шел только о приобретении прав через подвластных лиц; обязываться же третьим лицам через рабов и сыновей по основному рим-
