станія смѣнилось у Мицкевича уже въ февралѣ 1831 года глубокой меланхоліей. Въ этомъ состояніи онъ искалъ выхода въ религіи, и 2 февраля онъ впервые послѣ многихъ лѣтъ исповѣдывался у священника. Зайдя на обратномъ пути къ Анквичамъ, онъ услышалъ о чудесномъ снѣ, который въ эту ночь видѣла Генріетта. Дважды въ ночь ей приснился Мицкевичъ въ бѣлой одеждѣ, спускающейся до земли, съ бѣлымъ барашкомъ на рукахъ. Такому сну Мицкевичъ въ своемъ тогдашнемъ настроеніи не могъ не приписывать особаго мистическаго значенія, и онъ признался ей, что рѣшилъ пріобщиться. А нѣсколько дней спустя, когда во время богослуженія папа обратился въ ту сторону, гдѣ стояли Мицкевичъ и Генріетта Анквичъ, поэтъ схватилъ ее за руку и держалъ ея руку въ своей, пока папа не повернулъ лица въ другую сторону. «Высшій пастырь церкви благословилъ насъ вмѣстѣ; онъ смотрѣлъ на насъ, и значить, мы соединены», прошепталъ онъ дѣвушкѣ. Я не знаю, откуда Хмѣлевскій (II. 98) взялъ эту сцену, о которой умалчиваетъ Мицкевичъ, а потому не могу судить о томъ, насколько серьезно было настроеніе поэта въ эту минуту. Характерно, что, разставаясь съ Генріеттой въ апрѣлѣ 1831 года, онъ шепнулъ ей: «Да благословитъ тебя Господь!» Вѣроятно именно на почвѣ возвращенія къ обрядовому благочестію, которое такъ высоко ставилось въ семьѣ Анквичъ, и была возможна эта новая вспышка чувствъ къ дѣвушкѣ, съ которой у Мицкевича уже не могли связываться матримоніальныя надежды. Вообще же это время представляетъ въ его жизни періодъ всяческихъ исканій неуравновѣшенной души: въ письмахъ къ Маріи Шимановской онъ спрашиваетъ, не выходить ли замужъ «Целися» (Целина, его будущая жена), а съ кс. Кайсевичемъ толкуетъ о монашествѣ и признается ему, что чувствуетъ призваніе къ духовному сану. На почвѣ этого нервнаго состоянія объясняются и позднѣйшія событія этихъ смутныхъ мѣсяцевъ.
Видимо, въ настроеніи Мицкевича господствовало также мучительное раздвоеніе, изъ котораго не было исхода въ дѣйствіяхъ, и поэтъ бросается то въ Парижъ, то въ Познань, то на мѣста, охваченныя возстаніемъ, то впадаетъ въ религіозный мистицизмъ, то предается безумной страсти. Источникъ этого тяжелаго настроенія заключался, конечно, въ отношеніи Мицкевича къ революціи 1830 года: офиціально онъ долженъ былъ
