сихъ поръ звучитъ въ моемъ сердцѣ; мнѣ часто кажется, что я тебя вижу и слышу, но все это только сны воображенія. Ахъ, если бы еще разъ я могла увидѣть тебя сама, будучи сама невидимой; больше я ничего не желаю. Можетъ быть, когда вернешься[1], уже не найдешь меня въ числѣ живыхъ. Тогда вырѣжь кресть на камнѣ, покрывающемъ мою могилу; я велю похоронить себя съ четками, съ которыми никогда не разстаюсь. Съ Богомъ. Я написала тебѣ больше, чѣмъ должна была. Пусть эти слова застанутъ тебя въ самомъ лучшемъ здоровьѣ и такимъ довольнымъ и счастливымъ, какъ желаетъ тебѣ этого Марія». Затѣмъ слѣдовалъ постскриптумъ, какъ въ прежнихъ ковенскихъ печальныхъ записочкахъ: «Сожги эти каракули. Благословляю Провидѣніе, которое удалило тебя съ родины, гдѣ cholera morbus совершаетъ страшныя опустошенія». По странной ироніи судьбы именно отъ этой cholera morbus и умеръ Мицкевичъ. Письмо Марыли произвело на него сильное впечатлѣніе. Годъ спустя онъ писалъ Домейкѣ, что при видѣ ея почерка плакалъ, какъ ребенокъ. «Это были первыя слезы со времени разлуки съ Чечотомъ и Заномъ. Мы уже никогда не увидимся. Но скажи ей, что она навсегда сохранитъ въ моемъ сердцѣ мѣсто, съ котораго никто никогда не устранялъ ея и на которомъ ея никто не замѣнить».
Въ Римѣ, послѣ поѣздки по Швейцаріи, Мицкевичъ ушелъ въ чтеніе. Кромѣ историковъ Рима и историковъ искусства, онъ читалъ сочиненія Ламенэ, газеты и т. п. Въ письмахъ къ Одынцу онъ жаловался на страшную путаницу, которая образовалась въ его головѣ отъ множества видѣннаго и пережитаго. «Послѣ безпорядочныхъ впечатлѣній путешествія началась цѣлая буря сумбурнаго чтенія». Внѣшнее положеніе его было удовлетворительно, и денегъ должно было хватить до мая 1830 г. Впрочемъ, часть денегъ была дана въ долгъ Хлюстину. Было кое - какое польское общество: кромѣ прежнихъ, товарищъ по крымскому путешествію Ржевускій. Но самое сильное вліяніе на поэта оказывалъ въ это время ксендзъ, толкователь и поклонникъ Ламенэ, Холоневскій. По общепринятому взгляду (ср. Kallenbach I, 291 ), именно онъ содѣйствовалъ кристаллизаціи католическихъ взглядовъ Мицкевича. И самъ поэтъ признавался, что ксендзь Холоневскій помогъ ему выработать «новый взглядъ на міръ, лю-
- ↑ Мицкевичъ все еще вѣрилъ въ возможность возвращенія въ Литву и на прощанье написалъ Одынцу слова: „До свиданія въ Литвѣ“.
