ума». Какое чувство соединяло Мицкевича съ этой дѣвушкой, которая была его чичеропе въ осмотрѣ римскихъ древностей и такъ плѣняла его своимъ художественнымъ настроеніемъ, своей приверженностью къ католицизму и чуткимъ состраданіемъ къ участи Литвы? Знакомые поэта утверждали впослѣдствіи, что это чувство не было глубоко. «M-lle Генріетта цѣнила не человѣка, но поэта, любила его славу, но не живое лицо. И тотъ и другой старались внушить себѣ чувства, которыхъ не испытывали. Это не была любовь. Я не придавала особаго значенія такимъ увлеченіямъ, лишеннымъ будущаго». Это приговоръ Хлюстиной (впослѣдствіи граф. Де - Сиркуръ). Княгиня Сангушко, также свидѣтельница этого романа, увѣряла Владислава Мицкевича по поводу писемъ Одынца, что въ нихъ « много поэтическихъ преувеличеній; самая эта любовь не представляла ничего большого (nie była nic wielkiego)». Пусть такъ. Но поэтъ, хотя и намеками, сдѣлалъ предложеніе Генріеттѣ. Въ исторіи его мистическихъ настроеній эта встрѣча также не прошла безслѣдно. Конечно, сдѣлаться опять « Густавомъ», чего опасался такой плохой психологъ Одынецъ, Мицкевичъ уже не могъ, потому что у него не могло уже быть прежней свѣжести чувства, не могло быть по отношен ю къ подростку чувства равнаго и требовательнаго, какое было къ Марылѣ. Но нѣжная и добрая любовь пожившаго человѣка къ молодой дѣвушкѣ, которая кажется ему возможной женой, — такая любовь теплилась и теперь въ душѣ поэта. Вѣдь именно такое чувство соединило его впослѣдствіи и съ Целиной Шимановской, ставшей его женой. Мицкевичу нужно было жениться, крѣпко привязаться къ одной женщинѣ, и инстинктивно онъ искалъ ее. Генріетта Анквичъ подходила къ его требованіямъ, какъ и Целина. А сама она относилась къ Мицкевичу съ такимъ чистымъ, дѣвическимъ обожаніемъ, съ такой гордостью отмѣчала, что осматривала то или другое произведеніе въ обществѣ «другого возвышеннаго генія», съ такой нѣжностью связывала для него букетики изъ розъ! Изъ этой дружбы могъ выйти хорошій бракъ. Глупая спесь польскаго шляхтича разрушила и на этотъ разъсчастье поэта.
Выраженіемъ этого чувства было стихотвореніе, написанное Мицкевичемъ въ альбомѣ Генріетты весной 1830 года. О времени, когда написано это стихотвореніе, было много споровъ. Одынецъ въ письмѣ отъ 24 го марта заявляетъ, что «послѣ цѣ-
