Отсюда уже, какъ пилигримы, мы идемъ въ Римъ пѣшкомъ. Тибръ подъ нами. Я зачерпнулъ его въ манерку, и мы осушили тостъ за Вилію и Нѣманъ, т.-е. за васъ, которые живете надъ ними. Этотъ мостъ составляетъ какъ будто порогъ Рима и великихъ его воспоминаній. Здѣсь Константину явился крестъ на небѣ. Здѣсь онъ in hoc signo vicit. Здѣсь утопился послѣдній языческій императоръ Максенцій. Молнія Юпитера погасла на Капитоліи; Ватиканъ началъ расти изъ катакомбъ. На площади del Popolo, на ступеняхъ обелиска, въ 4 ½ часа. (Запись на письмѣ). Вотъ мы уже въ Римѣ, — и прежде всего идемъ въ первый костелъ поблагодарить за это Господа Бога» (П. 386). Процессъ возвращенія къ религін и церкви уже завершался, какъ видно изъ этихъ торжественныхъ словъ, въ душѣ Мицкевича. Новыя встрѣчи ускорили его и направили всѣ помыслы поэта въ область мистики. Первое время пребыванія въ Римѣ прошло въ осмотрѣ достопримѣчательностей. Княгиня Зинаида Волконская, имѣвшая въ Римѣ дворецъ и жившая какъ разъ въ это время въ Римѣ, приглашала къ себѣ поэта и его спутника, который былъ въ восхищеніи отъ доброты и гостепріимства княгини. «Домъ княгини представляетъ, кажется, очагъ, —писалъ онъ, —около котораго собираются не только ея земляки и выдающіеся иностранцы, но также мѣстные художники и высшая римская аристократія». Здѣсь Мицкевичъ встрѣтился съ такими знаменитостями, какъ Торвальдсенъ, Брюлловъ и др. Русскій посланникъ, князь Гагаринъ, поддерживалъ живыя связи съ поляками, жившими въ Римѣ, и даже называлъ себя посломъ короля Польскаго, такъ какъ самый raison d'être своего пребыванія въ Римѣ объяснялъ представительствомъ за польскіе интересы нередъ куріей. На одномъ изъ баловъ поэтъ познакомился съ галиційскимъ графомъ Анквичемъ, который пригласилъ Мицкевича къ себѣ. Здѣсь онъ встрѣтился съ дочерью хозяина, молодой и застѣнчивой дѣвушкой Генріеттой Евой и съ ея подругой Марцеллиной Лемницкой. Сначала онъ отнесся къ обѣимъ равнодушно.
Древность со всѣхъ сторонъ обступала Мицкевича. Онъ читалъ по утрамъ Ливія, а днемъ осматривалъ тѣ мѣста, о которыхъ говорилъ римскій историкъ. Задумалъ было писать біографіи польскихъ поэтовъ, набросалъ замѣтки о Карпинскомъ, но такія слабыя и ошибочныя, что, кажется, больше и не возвращался къ этой затѣѣ. Манило другое, что отвѣчало слагавшемуся мистическому взгляду на исторію, хотѣлось написать большой трудъ
