добрались до Венеціи. Здѣсь днемъ бродили или ѣздили на гондолахъ по каналамъ, вечеромъ шли въ театръ. Случайная встрѣчасъ чехомъ, который, увидѣвъ поляковъ, радъ былъ оказать услугу «братьямъ - полякамъ», дала возможность устроиться удобно въ одномъ семействѣ, гдѣ были двѣ хорошенькія молоденькія Дочери. Ихъ встрѣтили такъ радушно, что «даже Адамъ обратилъ на это вниманіе и былъ со своей стороны очень любезенъ». Почему даже? Потому, что «Адамъ беретъ не шутя уроки (итальянскаго языка) въ обществѣ signori Racheli, которая тоже переѣхала изъ гостиницы на частную квартиру къ какой- то вдовѣ адвоката, неподалеку отъ насъ». Синьора, которая казалась Одынцу актрисой (а чѣмъ она была въ дѣйствительности, онъ такъ и не узналъ), была постоянной спутницей ихъ въ разныхъ прогулкахъ; вечера Мицкевичъ проводилъ съсъ ней. Знакомство было ему не по карману. «Мелкие расходы въ Венеціи все болѣе теряли характеръ мелкихъ, такъ что, наконецъ, какъ вѣрный стражъ его кошелька, я осмѣлился обратить его вниманіе на это». Мицкевичъ разсердился и потребовалъ, чтобы Одынецъ отдалъ ему его деньги. Всѣ послѣдніе дни пребыванія въ Венеціи онъ былъ въ довольно кисломъ настроеніи духа. Прощаніе съ синьорой передъ отъѣздомъ изъ Венеціи было, тоже мрачно. «Закутанная въ черную мантилію и закрытая черной вуалью, она была какъ будто воплощеніемъ черной минуты разлуки».
На ряду съ этими переживаніями, которыя должны были заполнить «душевную пустоту» поэта въ иныя минуты, въ другія его охватывало все болѣе знакомое ему религіозное и мистическое настроеніе. Однажды ночью, на берегу спокойнаго и гладкаго, какъ зеркало, моря они услышали звонъ колоколовъ, которые били Angelus. «Мы были на холмѣ надъ равниной, гдѣ, навѣрное, не разъ стоялъ лордъ Байронъ. Я прилегъ на землю, Адамъ стоялъ, опершись о дерево. По лицу его я видѣлъ, что онъ серьезно задумался; поэтому я оставилъ его въ покоѣ и думалъ про себя. Только, когда стало дѣлаться холодно, я всталъ и спросилъ, не озябъ ли онъ? Онъ ничего не отвѣтилъ, но, положивъ руку на мое плечо и смотря мнѣ въ глаза, спросилЬ: «Чувствуешь ли ты, кто здѣсь съ нами?» Я былъ увѣренъ, что онъ шутитъ, и все- таки не могу сказать, что этотъ вопросъ, а особенно его тонъ, не произвелъ на меня извѣстнаго впечатлѣнія.
