тельныя письма, кое въ чемъ однако они были измѣнены, прикрашены подробностями, не всегда оправдывающимися хронологически. Но мелкія замѣчанія Мицкевича, занесенныя его спутникомъ, темы бесѣдъ, отдѣльныя впечатлѣнія, все это, конечно, трудно было придумать впослѣдствіи, и здѣсь письма Одынца имѣютъ большое значеніе для біографовъ Мицкевича.
Одынецъ засталъ Мицкевича въ нетерпѣливомъ настроеніи: ему такъ надоѣли постоянныя приставанія, что онъ хотѣлъ поскорѣе уѣхать изъ многолюднаго Карлсбада. Очень оживленно поэтъ сталъ разспрашивать пріятеля о Ковнѣ и Вильнѣ, черезъ которыя тотъ проѣзжалъ. «Онъ оживился и началъ самъ разсказывать, но только о старыхъ и веселыхъ приключеніяхъ. Вильна и Ковно какъ будто встали передъ нами. По очереди приходили ему на память не только друзья и близкіе знакомые, но даже разныя уличныя фигуры, которыя чѣмъ-нибудь выдѣлялись. Объ одной только Марылѣ, какъ всегда раньше, такъ и теперь не было даже упоминанія. Онъ разспрашивалъ меня о сотнѣ другихъ, которые были для него совершенно безразличны, и только о ней и ея семьѣ онъ не упоминалъ не только прямо, но и косвенно. Вѣдь онъ же зналъ, въ какихъ близкихъ и дружескихъ отношеніяхъ съ ними я былъ. Это меня поразило и напомнило то, что я слышалъ отъ г - жи Ковальской, его ближайшаго друга въ Ковнѣ: что бывая ежедневно и въ продолженіе столькихъ лѣтъ ея гостемъ въ Ковнѣ и говоря съ полной откровенностью обо всемъ, никогда онъ не произнесъ передъ ней ни одного слова по этому поводу». О томъ, что въ Одессѣ нескромные разспросы Ржевуской Собанской вызвали рѣзкій отпоръ со стороны Мицкевича, было уже упомянуто выше. Въ это время душевная рана поэта была еще слишкомъ свѣжа. Однако и въ русскій періодъ его жизни она продолжала сочиться кровью. И въ «Крымскихъ сонетахъ», и въ напечатанномъ въ 1827 году (въ Виленскомъ Дневникѣ») «Сонетѣ», авторство котораго съ большимь вѣроятіемъ приписывается Мицкевичу, такъ какъ «Сонетъ» напечатанъ между другими, несомнѣнно его стихотвореніями, —та же незабытая, горькая любовь. Въ ней онъ видитъ и нравственную опору для себя, передъ Марылей онъ мысленно исповѣдуется. «Нѣкогда мое сердце, близкое твоей груди, несло тебѣ въ юношеской красѣ прекрасныя чувства, и благородныя дѣла; теперь, увы, - оно шлетъ по своей винѣ порочныя" (wystepne.) Хотя
