Страница:Адам Мицкевич.pdf/473

прибавлялъ онъ, здѣсь многіе учатся по -польски, и попечитель даже подумываетъ основать спеціальную каѳедру польскаго языка, которую Мицкевичъ, по его словамъ, могъ бы ужъ давно получить. «Но, не намѣреваясь остаться въ Москвѣ, я къ этому дѣлу отношусь равнодушно». На лѣто у него были планы поѣздки: на Кавказъ, въ Крымъ, пожалуй, и въ Оренбургъ (гдѣ жилъ Занъ); «порою грезится и Италія». Розмахъ жизни импонировалъ Мицкевичу: въ одномъ изъ очень характерныхъ писемъ къ Одынцу (1827 г.), сообщая о своемъ намѣреніи печатать « Конрада Валленрода» въ Москвѣ, онъ прибавляетъ, что «Варшава и далеко, и трудно съ ней завязать отношенія, и продажа не велика. Повидимому, у васъ моя слава, говоритъ поэтъ, не слишкомъ - то привлекаетъ людей въ книжную лавку, хотя Валеріанъ (Красинскій), чтобы меня утѣшить, сваливаетъ вину на форматъ сонетовъ. Поэтому въ моихъ дальнѣйшихъ литературныхъ предпріятіяхъ Варшава будетъ второстепеннымъ пунктомъ, еще болѣе второстепеннымъ, нежели Кіевъ, не говоря уже о Петербургѣ и Москвѣ». «Что дѣлаетъ Залѣсскій (поэтъ - романтикъ)? продолжаетъ Мицкевичъ: Почему онъ переводитъ стихи Козлова, очень непосредственнаго поэта, когда никто не хочетъ прикоснуться къ Гёте, когда столько сочиненій Байрона не переведено. Ради Бога, бросьте вы переводить этихъ второстепенныхъ поэтовъ! Гдѣ же теперь, кромѣ Варшавы, еще переводятъ Легувэ и Делиля и, что еще хуже, Мильвуа и т. под. Русскіе покачиваютъ головой отъ жалости и удивленія! Вѣдь мы отстали въ литературѣ на цѣлый вѣкъ! Здѣсь каждый новый стихъ Гёте вызываетъ всеобщій энтузіазмъ, сейчасъ же переводится и комментируется. Каждый новый романъ Вальтеръ Скотта немедленно пускается въ оборотъ, всякое новое философское сочиненіе немедленно появляется въ книжной лавкѣ... а у насъ! Почтенный Дмоховскій признаетъ Георгики Козьмяна за идеалъ польской поэзіи!» То высокомѣріе, съ которымъ Мицкевичъ говорить о современной ему польской литературѣ, могло созрѣть у него лишь на почвѣ близкато знакомства съ тогдашней умственной культурой русскаго общества, которое въ странномъ противорѣчіи съ жестокой политической атмосферой жило вопросами философіи и литературы. Только этотъ путь и оставался для него немного болѣе открытымъ, разумѣется, пока отъ мысли никто не собирался перейти къ дѣлу.