разумно, не корчилъ изъ себя политической жертвы; не было въ немъ и признаковъ ни заносчивости, ни обрядной уничижительности... При оттѣнкѣ меланхолическаго выраженія въ лицѣ, онъ былъ веселаго склада, остроуменъ, скоръ на мѣткія и удачныя слова. Говорилъ онъ по французски не только свободно, но изящно и съ примѣсью иноплеменной поэтической оригинальности, которая оживляла и ярко расцвѣчивала рѣчь его. По русски говорилъ онъ тоже хорошо, а поэтому могъ онъ скоро сблизиться съ разными слоями общества. Онъ былъ вездѣ у мѣста: и въ кабинетѣ ученаго и писателя, и въ салонѣ умной женщины, и за веселымъ пріятельскимъ обѣдомъ. Поэту, т.е. степени могущества дарованія его, вѣрили пока на слово и по наслышкѣ; только весьма немногіе, знакомые съ польскимъ языкомъ, могли оцѣнить Мицкевича поэта, но всѣ оцѣнили и полюбили Мицкевича человѣка». Далѣе Вяземскій разсказываетъ объ импровизаціяхъ Мицкевича, котораго онъ называетъ не только великимъ поэтомъ, но и великимъ импровизаторомъ. «Импровизированный стихъ его свободно и стремительно вырывался изъ устъ его звучнымъ и блестящимъ потокомъ. Въ импровизаціи его были мысль, чувство, картины и въ высшей степени поэтическія выраженія. Можно было думать, что онъ вдохновенно читаетъ наизусть поэму, имъ уже написанную. Для русскихъ пріятелей своихъ, не знавшихъ по польски, онъ иногда импровизировалъ по французски, разумѣется, прозою, на заданную тему». Объ одномъ такомъ случаѣ и разсказываетъ Вяземскій. Мицкевичъ долженъ былъ импровизировать на тему: «приплытіе Чернымъ моремъ къ Одесскому берегу тѣла Константинопольскаго православнаго патріарха, убитаго турецкою чернью». Мицкевичъ согласился. «Поэтъ на нѣсколько минутъ, такъ сказать, уединился во внутреннемъ святилищѣ своемъ. Вскорѣ выступилъ онъ съ лицомъ, озареннымъ пламенемъ вдохновенія: было въ немъ что то тревожное и прорицательное... Импровизація была блестящая и великолѣпная..... Жуковскій и Пушкинъ, глубоко потрясенные этимъ огнедышащимъ изверженіемъ поэзіи, были въ восторгѣ». И позднѣйшія встрѣчи Вяземскаго съ Мицкевичемъ, уже послѣ возстанія, въ Парижѣ, были встрѣчами близкихъ людей, какъ утверждаеть нашъ писатель.
Съ осени 1826 года мы видимъ Мицкевича частымъ гостемъ въ русскихъ литературныхъ кругахъ Москвы. При основаніи
