красивое зданіе съ круглымъ куполомъ: это мавзолей прекрасной грузинки, жены хана Керимь- Гирея (Kerym-Giraya y Мицкевича). Новая Заира, силою прелестей своихъ, она повелѣвала тому, кому все здѣсь повиновалось; но не долго: увялъ райскій цвѣтъ въ самое утро жизни своей, и безотрадный Керимъ соорудилъ любезной памятникъ сей, дабы ежедневно входить въ оный и утѣшаться слезами надъ прахомъ незабвенной. Я самъ хотѣлъ поклониться гробу красавицы, но нѣтъ уже болѣе входа къ нему; дверь наглухо заложена. Странно очень, что всѣ здѣшніе жители непремѣнно хотятъ, чтобы эта красавица была не грузинка, а полячка, именно какая- то Потоцкая, будто бы похищенная Керимъ - Гиреемъ. Сколько я ни спорилъ съ ними, сколько ни увѣрялъ ихъ, что преданіе сіе не имѣетъ никакого историческаго основанія и что во второй половинѣ XVIII вѣка не такъ легко было татарамъ похищать полячекъ; всѣ доводы мои остались безполезными: они стоятъ въ одномъ: красавица была Потоцкая; и я другой причины упорству сему не нахожу, какъ развѣ принятое и справедливое мнѣніе, что красота женская есть, такъ сказать, принадлежность рода Потоцкихъ».
Послѣ нѣсколькихъ замѣчаній о мусульманскомъ богослуженіи Муравьевъ заканчиваетъ свой разсказъ о Бахчисараѣ романтическимъ описаніемъ его ночью, при лунномъ свѣтѣ. Онъ отдается воображенію. «Здѣсь представлялося мнѣ такое зрѣлище, котораго описать никакъ нельзя, а надобно видѣть самому, чтобы имѣть о немъ понятіе. Дабы хотя немного объяснить тебѣ эту картину, я долженъ прибѣгнуть къ сравненію поэзіи классической съ романтическою. Въ Римѣ и Веронѣ — Виргилій; величіе, соразмѣрность, выспренность, вкусъ. Здѣсь — Аріосто и Шекспиръ: необузданный полетъ воображенія; величественная природа, но дикая; чудовища и подлѣ нихъ Анджелика и Дездемона. Но гдѣ же, ты спросишь меня, всѣ эти предметы, съ коими я сравниваю сіи два разные рода поэзіи? — Около меня, мой другъ; на вершинѣ горъ, со всѣхъ сторонъ Бахчисарай окружающихъ. Здѣсь я вижу башню, къ паденію склонившуюся, надъ пропастью висящую» и т. д. «Любуясь сими предметами природы, такъ сказать, искусству подражающей, погруженный въ мечтаніе, я увидѣлъ быстро бѣгущее надъ собою облако и невольно вспомнилъ Данте...» Заканчиваются эти замѣтки есте-
