мящіе лѣса пѣли мнѣ очаровательнѣе, нежели байдарскіе соловьи и дѣвы Салгири (въ альбомѣ Мошинскаго: «ручьи между скалъ», дѣвы Салгири появились для «наведенія» восточнаго колорита). Веселѣе мнѣ было топтать твои трясины, нежели рубиновыя ягоды и золотые ананасы. Я такъ далеко! Столько различныхъ приманокъ привлекаетъ меня! Отчего же въ раздумьѣ я безпрерывно вздыхаю о той, которую любилъ на утрѣ моихъ дней? Она въ милой отчизнѣ[1], которая отнята у меня. Здѣсь все говорить ей о вѣрномъ другѣ. Помнитъ ли она обо мнѣ, ступая по моимъ свѣжимъ слѣдамъ?»
Недоконченный одинъ изъ лучшихъ сонетовъ «Ястребъ» не вошелъ въ число «Крымскихъ сонетовъ». Особенно ярко онъ отражаетъ настроеніе Мицкевича во время поѣздки по Крыму, когда его сердцемъ владѣла новая страсть. Сонетъ посвященъ Д. Д., уже хорошо намъ извѣстной доннѣ Джіованнѣ (Собанской), чье «прекрасное лицо» грозило стереть въ сердцѣ поэта нѣжный образъ литовской «небожительницы». Слишкомъ личный характеръ сонета, вѣроятно, и не позволилъ Мицкевичу закончить его: минуло настроеніе, и ему не оказалось мѣста среди крымскихъ переживаній. Этоть «бѣдный ястребъ, котораго застигла среди небесь туча, занесла его въ чужую стихію и далекія страны», этотъ бѣдный ястребъ не «пилигримъ», хранящій свой чистый идеалъ. «Измокшій отъ морской росы, измученный бурями, онъ распустилъ свои перья среди людей, на той мачтѣ». Но онъ въ безопасности; ничья рука его не схватитъ; вѣдь онъ гость, «a кто плѣнитъ гостя, о, Джіованна, если онъ на морѣ, пусть страшится бури». И онъ, поэть, такой же гость, онъ молодой ястребъ, занесенный въ чужой край и отдыхающій на кораблѣ. «Вепомни же и мою, и свою собственную исторію. Вѣдь и ты на морѣ жизни видѣла страшные призраки, а меня далеко загналъ вихрь, дождь вымочилъ крылья. Зачѣмъ же эти милыя слова, эти измѣнчивыя надежды? Сама въ опасности, ты разставляешь сѣти
- ↑ Такъ переводитъ Вяземскій, чутьемъ возстановляя оригиналъ, слова „w lubéj dziedzinie“, которыми замѣнены слова перваго наброска: „w lubéj ojczyznie“. Что самъ Мицкевичъ подъ „dziedzina“ подразумѣвалъ вообще страну, видно изъ той же записи сонета въ альбомѣ Мошинскаго“: „u stop moich dziedzina dostatków i krasy“, въ печатномъ же видѣ: „u stóp moich kraina“. Очевидно русскіе читатели понимали, о чемъ идетъ рѣчь, хотя Мицкевичъ изъ осторожности ограничился намекомъ.
