Новогрудскаго замка. Онъ старался даже карандашомъ закрѣпить въ памяти очертанія тѣхъ мѣстъ, которыя ему особенно нравились. Но рисункомъ Мицкевичъ владѣлъ еще въ меньшей степени, чѣмъ Пушкинъ, и друзья совѣтовали ему оставить чужое оружіе и взяться за свое, за стихъ. Къ ихъ радости они и застали поэта за набрасываніемъ стиховъ въ дорожный альбомъ. Но рисунокъ представлялъ хорошее мнемотехническое средство: занося неумѣлой рукой на страницы альбома контуры горъ, Мицкевичъ схватывалъ глазомъ и памятью воображенія то, чего не умѣла передать рука, и позже, уже въ Москвѣ, писалъ по нимъ сонеты, какъ художники рисуютъ по эскизамъ. И какъ художники сливаютъ нѣсколько эскизовъ въ одинъ образъ, такъ и поэтъ сочеталъ различные горные пейзажи въ одномъ сонетѣ. Такъ, сонетъ: «Дорога надъ пропастью въ Чуфуть-Кале», носитъ въ альбомѣ заглавіе: «Надъ пропастью Кикинеись Чуфутъ- Кале», а это едва ли указываетъ на Tomb общій пейзажъ, который сложился въ его памяти на основаніи созерцанія разныхъ мѣстъ. Но работѣ памяти помогли и позднѣйшія пособія. Какъ на главный источникъ, которымъ пользовался Мицкевичъ при обработкѣ сонетовъ, критика указала, съ его же словъ, на книжку Муравьева - Апостола «Путешествіе по Тавридѣ» (1823. Москва). Другимъ источникомъ, откуда взять рядь сравненій, былъ гётевскій «Диванъ», а въ примѣчаніяхъ, которыя должны были объяснять непонятныя татарскія слова или оправдывать смѣлость сравненій, поэтъ съ добросовѣстностью автора «Гражины» ссылается и на Сенковскаго, и на Гаммера. Но, что особенно характерно, это вліяніе стараго Трембецкаго, которое, прорвавшись черезъ романтизмъ, дало поэту и нѣкоторую вычурность въ описаніяхъ, и даже отдѣльныя слова (żyjatek — живое существо, выдуманное Трембецкимъ слово — żyjątko; szczeblować подниматься по лѣстницѣ взято также у этого ложноклассика станиславской эпохи). Все это указываетъ на то, что сонеты подверглись большой литературной обработкѣ, прежде чѣмъ приняли свою теперешнюю форму.
Въ предисловіи, которымъ князь Вяземскій снабдилъ свой прозаическій переводъ «Крымскихъ сонетовъ», высказано нѣсколько очень вѣрныхъ замѣчаній о восточномъ колоритѣ, наведенномъ на сонеты, о нѣкоторой искусственности ихъ. «Крымскіе сонеты всѣ переведены нами потому», говорить Вяземскій, «что въ каждомъ
