глубочайшей раны? О, дорогія страданія! О, прекрасный сонъ былыхъ дней! О, жертвы и волненія, горестныя, но такія желанныя! Къ чему сердце, лишенное васъ? Не уходите отъ насъ, обвѣйте насъ святой печалью. Вѣдь и ты страдалъ, о Боже ! И я хочу страдать съ тобой! Страдать той высшей жизнью, которая смотритъ на миръ съ высоты, тоскуетъ по небу, въ небесахъ находитъ опору. Боже, не дай намъ позорно погрязнуть въ мірѣ вещества, избавь насъ отъ безчувствія и оставь намъ муки!“ Такова была заря новой польской поэзіи, съ ея высокимъ нравственнымъ подъемомъ, съ ея тоскливой жаждой идеала и правды, съ ея вѣрой, что „погибнетъ Ваалъ, и вернется на землю любовь“, съ ея красивыми и сильными образами. И уже Чарторыйскій вопрошаетъ Бога: „За какія тяжкія преступленія отцовъ палъ Божій гнѣвъ на насъ, несчастныхъ сыновей?"
Нѣсколько лѣтъ спустя, въ самомъ началѣ XIX вѣка, молодой, еще неизвѣстный тогда ксендзъ Вороничъ написалъ поэму „Сивилла“, которая была напечатана позже, только въ 1818 г. Вороничъ бывалъ въ Пулавахъ, видѣлъ въ паркѣ Чарторыйскихъ бесѣдку, устроенную въ обычномъ ложно - классическомъ вкусѣ, въ видѣ древняго храма. Въ этомъ „храмѣ Сивиллы “ должны были храниться воспоминанія о старой Польшѣ, это былъ своего рода историческій музей, и Вороничъ, который не разъ писалъ любезные стихи своимъ знатнымъ знакомымъ, взялся воспѣть и паркъ Чарторыйскихъ. Вѣдь делилевскіе „Сады “ были въ ту пору въ модѣ, а храмъ Сивиллы въ Пулавахъ служилъ „храмомъ польскихъ воспоминаній, въ который послалъ свой даръ императоръ Александръ I, чтобы онъ свѣтилъ свыше лучомъ надежды“ (слова Шильдера). Какъ вѣрно отмѣтилъ Я. Немоевскій въ своемъ сравненіи „Разсвѣта“ Красинскаго съ „Сивиллой“ Воронича, этотъ послѣдній всецѣло ложно - классическій поэтъ, и тѣмъ болѣе цѣнно, что, подобно Адаму Чарторыйскому, его чувство любви къ родинѣ вырываетъ его и выноситъ на вершины поэзіи. Сухо и дѣловито поэтъ разсказываетъ о разныхъ достопримѣчательностяхъ Пулавъ, но въ III пѣснѣ его неожиданно охватываетъ вдохновеніе. Король Янъ - Казиміръ бредитъ, передъ его взоромъ проносятся картины будущей Польши, и вдругъ все исчезаетъ. „Что это, — спрашиваетъ въ ужасѣ король. — Гдѣ же эта страна? Куда она исчезла? Отчего стерты всѣ ея слѣды, всѣ ея признаки? Чужой языкъ, чужіе обычаи, правленіе и имена. Толпы разноязыч-
