Страница:Адам Мицкевич.pdf/362

ныхъ сонетахъ», которымъ я посвящу слѣдующую главу; здѣсь же я ограничусь исторіей мѣсяцевъ, проведенныхъ поэтомъ на югѣ Россіи. Самъ онъ смотрѣлъ на нихъ, какъ на время нравственнаго паденія, и покидая Одессу, давалъ себѣ слово впредь не опускаться въ своемъ полетѣ слишкомъ низко къ землѣ, но въ исторіи польской поэзіи эти мѣсяцы странной, причудливой жизни, мѣсяцы бурныхъ страстей были въ высшей степени плодотворны: они обогатили польскую литературу еще невѣдомымъ ей великолѣпіемъ эротическихъ сонетовъ, отражавшихъ живыя радости и страданія реальной любви великаго индивидуалиста, и внесли въ нее поэтическое описаніе природы, которое осталось надолго недосягаемымъ образцомъ для польскихъ поэтовъ. Такимъ образомъ, ни имена, ни личности женщинъ, прошедшихъ черезъ жизнь Мицкевича, не могутъ быть безразличны для его толкователей. Госпожа Собанская подъ старость, когда она дѣлилась своими воспоминаніями съ журналистомъ Аеромъ, прикидывалась благочестивой и вѣрной супругой, которая питала къ молодому поэту почти материнское чувство. На самомъ же дѣлѣ, это была опасная кокетка, окруженная поклонниками, питавшими къ ней далеко не платоническія чувства, пустая женщина, проводившая всю жизнь въ пріемахъ и развлеченіяхъ, изучавшая практически науку страсти нѣжной и умѣвшая увидѣть подъ скромной внѣшностью Мицкевича интересъ опасной и увлекательной игры. И странно встрѣтились въ ея домѣ соперники: губернаторъ, генералъ Виттъ, въ распоряженіе котораго былъ командированъ молодой изгнанникъ изъ Литвы, и Мицкевичъ. Сохранились анекдоты о томъ, какъ влюбленный старикъ переносилъ капризы и разсѣянные промахи фаворита Собанской. Насколько можно судить по воспоминаніямъ о времени, проведенномъ Мицкевичемъ въ Одессѣ, это уже не быль прежній застѣнчивый юноша, для котораго деревенскій домъ Верещаковъ былъ верхомъ аристократизма. Уже увѣренный въ себѣ, уже носившій въ душѣ ту святую ненависть, которой онъ жилъ въ послѣдующіе годы, Мицкевичъ держался гордо и рѣзко отвѣчалъ на безтактности зазнавшихся баръ. Можно повѣрить свидѣтельству Собанской, что Марыля продолжала жить въ его сердцѣ, какъ идеальный образъ, какъ неприкосновенная святыня, которая не смѣшивалась съ жизненной суетой, стояла выше плотскихъ увлеченій и паденій поэта. Онъ рѣзко обрывалъ всякія попытки по-