Страница:Адам Мицкевич.pdf/355

ощутилъ бы только ненависть и презрѣніе къ нему. Итакъ, откинувъ тѣ ноты, которыя вырвались позже, смягчивъ настроеніе и умѣривъ сарказмъ поэта, посмотримъ, что вынесъ при первомъ столкновеніи съ Россіей? «Я встрѣчаю людей съ широкими плечами, съ широкой грудью, съ толстой шеей; какъ звѣри и деревья Сѣвера, они полны свѣжести, здоровья и мощи, но лицо каждаго изъ нихъ, какъ и самая ихъ страна, — пустая, открытая, дикая равнина; до лицъ ихъ еще не достигъ огонь, пылающій въ ихъ сердцахъ, какъ въ подземныхъ вулканахъ; онъ еще не сверкаетъ въ ихъ разгорѣвшихся устахъ, еще не застываетъ въ глубокихъ морщинахъ чела, какъ на лицахъ людей Востока и Запада, гдѣ прошло уже столько преданій и событій, смѣнилось столько сожалѣній и надеждъ, что каждое лицо стало памятникомъ народа. Здѣсь глаза людей, какъгорода ихъ земли, велики и чисты, и никогда душевная буря Не промелькнеть въ ихъ очахъ непривычнымъ выраженіемъ; никогда не затуманитъ ихъ надолго и сожалѣніе. Издали смотришь, — какъ они прекрасны и величественны, подойдешь ближе, — увидишь, какъ они пусты и безлюдны. Тѣла этихъ людей подобны грубой ткани, въ которой томится душа бабочки, пока она не создастъ себѣ груди для летанія, и не выпрядетъ, не выткетъ, не разукраситъ крыльевъ. Но, когда сверкнетъ солнце свободы, какая бабочка вылетитъ изъ этого кокона? Поднимется ли надъ землею блестящій мотылекъ, или вылѣзетъ ночная бабочка, поганое отродье ночи?» И мѣстность поражала поэта своей загадочностью. «Страна пустая, бѣлая и раскрытая, точно страница, приготовленная для писанія. Что же начертитъ на ней перстъ Божій?» Дома казались ему странными. «Деревья, обрубленныя топоромъ, ободранныя отъ коры и сложенныя въ кучу, представляютъ удивительную фигуру, какъ будто бы крышу и стѣны, и люди ихъ кроютъ, и они называются: дома». Съ такой предвзятостью поэтъ смотрѣлъ и на предметы столицы, и на самый Петербургъ. Повсюду онъ видитъ слѣды жестокой тираніи, добычу насилія и обиды, «кровь Литвы, слезы Украйны, золото Польши». Въ Петербургъ поэтъ пріѣхалъ 9 ноября1824 года, т.е. на другой день послѣ знаменитаго наводненія, описаннаго Пушкинымъ. Тяжелое, зловѣщее впечатлѣніе произвелъ городъ на Мицкевича, и это впечатлѣніе не только не сгладилось, но еще усилилось послѣ возвращенія въ столицу Россіи