кевичъ такъ и не захотѣлъ выяснить. Онъ все время играетъ словами: «мертвый для свѣта», но этотъ мертвый только для свѣта совершаетъ поступки, какіе живымъ не проходятъ даромъ. Привидѣніе можетъ, вѣроятно, пробить себя кинжаломъ и потомъ преспокойно удалиться; оно можетъ магически тушить свѣчи и вызывать пискъ загробныхъ душъ; но съ живыми людьми такихъ вещей не бываетъ. И вмѣстѣ съ тѣмъ Густавъ, несомнѣнно, живой человѣкъ, который живетъ только земными чувствами и ни въ чемъ ни на іоту не отрѣшился отъ земли. Въ этой двойственности его образа, въ недоконченности рисунка тоже заключается «настроеніе», и едва ли не намѣренно Мицкевичъ не начертилъ болѣе ясныхъ контуровъ.
Перейдемъ къ монологамъ Густава, которые представляютъ цѣлую гамму любви. Пустынникъ не хочетъ отвѣтить прямо на вопросы ксендза. Правда, онъ былъ здѣсь, но «давно, въ молодости, передъ смертью, уже года три тому назадъ»; своего имени онъ не хочетъ сказать: еще рано. «Я иду издалека, не знаю, изъ ада или изъ рая, и спѣшу въ ту же самую страну. Ксендзь, если знаешь, покажи дорогу». Но ксендзы исправляютъ только ложные пути; они никому не указываютъ путей смерти. Съ раздраженіемъ, характернымъ для тогдашняго антирелигіознаго настроенія Мицкевича, Густавъ напускается на священника: «Другіе заблуждаются; а ксендзъ въ маленькомъ, но собственномъ домѣ, ни о чемъ не тревожась, сидитъ себѣ съ дѣтьми у камина, а на свѣтѣ миръ или военныя бури, упадаетъ народъ, гибнетъ влюбленный; ему все равно, а я мучусь въ грязную, темную погоду. Слышишь, какой вѣтеръ на дворѣ, видишь, какъ сверкаетъ молнія? (оглядывается). Благословенна жизнь въ маленькомъ собственномъ домѣ! (поетъ пѣсенку о счастливой жизни въ такомъ домикѣ)». Ксендзъ принимаетъ иронію за чистую монету и простодушно предлагаетъ пришельцу сѣсть у огня и погрѣться, чѣмъ вызываетъ съ его стороны новый взрывъ гнѣва. «Погрѣйся! добрый ксендзъ, архи прекрасный совѣтъ» (опять архи, -arcy, которое Мицкевичъ любилъ въ извѣстную пору своей жизни). И опять Густавъ поетъ, сначала показывая на свою грудь, потомъ на каминъ, «Ты не знаешь, какое пламя здѣсь пылаетъ, и при дождѣ и въ холодъ, всегда пылаетъ. Иногда я хватаю снѣгъ и ледъ и прижимаю къ горячей груди: и снѣгъ таетъ, и ледъ таетъ, отъ груди паръ валитъ,
