него слезы, и особое какое - то ироническое отношеніе къ себѣ, весьма обычное у романтиковъ, которые не умѣли относиться просто даже къ самимъ себѣ: «ни надъ кѣмъ онъ не смѣялся такъ часто, какъ надъ самимъ собой» (I. 35 ). И наружность Зибенкеса отвѣчала его постоянной душевной бурѣ: глаза его сверкали, а лицо было покрыто землистой блѣдностью; онъ быль высокъ, и очень худъ. О такомъ лицѣ Жанъ Поль справедливо выражается, какъ объ «игрѣ » (Naturspiel ähnlicher Gesichter ist häufiger, als man glaubt).
Такимъ образомъ, конецъ XVIII и начало XIX вѣковъ создали цѣлую галлерею героевъ чувствительности и индивидуальности; всѣ они переживаютъ драму любви, отъ которой гибнутъ, или одержимы странными необычными стремленіями; свою личность они ставятъ превыше общественной мѣрки, прилагаемой къ страстямъ и желаніямъ: напротивъ, они неудержимы въ своихъ симпатіяхъ и антипатіяхъ, въ своихъ радостяхъ и страданіяхъ. Такихъ людей, навѣрное, не мало было и въ жизни; взаимодѣйствіе между жизнью и литературой особенно ясно проявляется именно въ такія эпохи, когда литература извлекаетъ изъ жизни образы могучей индивидуальности. Эти образы обратно идутъ въ жизнь, но надѣленные уже литературными чертами. Печоринъ, Вертеръ, Чайльдъ Гарольдъ взяты изъ жизни и вернулись въ жизнь, гдѣ отъ нихъ пошли самые искренніе Вертеры, Печорины и Чайльд Гарольды.
Въ началѣ 20 - хъ годовъ, когда у Мицкевича складывался образъ его Густава, Мицкевичъ, несомнѣнно, переживалъ самымъ искреннимъ образомъ страданія Вертера и Эмиля, разочарованіе въ нашей книжной культурѣ Ренэ, странныя стремленія къ одиночеству и чудесному героевъ Тика, вѣру въ могучее воздѣйствіе психики на физическую сторону жизни, культъ своего чувства. Это заставляло его говорить громко и открыто, какъ бы навязывая свое чувство людямъ, о неудачной любви къ Марылѣ, чѣмъ не мало шокировались друзья Мицкевича. Можно сказать, что до тѣхъ поръ въ польской жизни еще не было такой яркой и могучей лирической индивидуальности, какой былъ Мицкевичъ, и интересъ къ ней уже пробудился, вкусъ къ сильнымъ чувствамъ въ личной жизни уже образовался въ польскомъ обществѣ. Нужно было только, чтобы кто -нибудь великій узаконилъ права индивидуальности, низвергъ господство въ
