Обрядъ конченъ: духи, бродящіе по землѣ, носящіеся по небу, не предки, не духи рая, чистилища и ада, но духи, еще не получившіе окончательнаго рѣшенія своей судьбы, появились передъ крестьянами, чтобы возвѣстить имъ Божью волю. Эти сентенціи довольно плохо вяжутся съ видѣніями. Кто ни разу не былъ человѣкомъ, тому человѣкъ и не поможетъ“; произноситъ осужденный тиранъ. Но развѣ люди помогли младенцамъ - ангеламъ, дѣвушкѣ, носившейся между небомъ и землей? Никому изъ нихъ всѣ тѣ кушанья и напитки, которые такъ радушно предлагаются крестьянами, не оказали ни малѣйшей помощи. Но сентенціи были нужны; онѣ отвѣчали тѣмъ требованіямъ, какія предъявлялъ къ поэзіи еще въ эту пору Мицкевичъ.
Обрядъ оконченъ, гусляръ велитъ открыть двери, зажечь лампы и свѣчи, „закончено странное жертвоприношеніе, пора припомнить дѣла отцовъ“. Въ это время появляется новый призракъ. Крестьяне испуганы. Мракъ повсюду, глухо всюду. Что-то будетъ, что-то будетъ?“ Духъ стоитъ неподвижно. Гусляръ, обращаясь къ одной изъ крестьянокъ, — къ той, которая довела Густава до гибели, — говоритъ ей: „Пастушка, вонъ та, что въ траурѣ... Встань, или мнѣ только кажется, что ты сѣла на могилѣ? Дѣтки, смотрите, ради Бога! Вотъ опускается полъ, и поднимается блѣдный призракъ... Обращаетъ стопы къ пастушкѣ. Какъ снѣгъ послѣ Новаго года, бѣлы его лицо и саванъ; взоръ дикъ и угрюмъ, онъ не отрываетъ глазъ отъ ея очей. Смотрите, ахъ, смотрите на сердце! Словно пунцовая полоса, словно пунцовая лента или какъ шнуръ коралловъ, она идетъ отъ груди до ногъ. Что же такое, я не могу понять! Вотъ онъ показалъ рукой на сердце, но ничего не говоритъ пастушкѣ“. Хоръ повторяетъ послѣднія фразы гусляра, а тотъ опять обращается къ призраку: „Чего же тебѣ нужно, молодой духъ! Просишь ли ты небесной славы? Или освященной пищи? Вдоволь здѣсь молока и хлѣба, есть плоды и ягоды. Въ чемъ ты нуждаешься, молодой духъ, чтобы достичь неба?“ Но призракъ молчитъ, заклинанія гусляра безсильны: призракъ не отвѣчаетъ и не исчезаетъ. Вотъ раскрытый полъ; откуда вышелъ, туда и вернись; я прокляну тебя во имя Бога“. Безграниченъ ужасъ толны и заклинателя. „Это нѣчто выше человѣческаго ума!“ восклицаетъ гусляръ: „Пастушка, ты знаешь, кто это? Здѣсь должны быть страшныя вещи... По комъ ты носишь трауръ? Вѣдь здоровы твой мужъ и семья? Что же ты не говоришь ни слова?
