боды, что онъ не обратилъ вниманія на мелочи. А мелочи эти заключались въ томъ, что крестьяне не могли ни видѣть, ни пытаться накормить осужденнаго пана. Образъ охватилъ воображеніе поэта съ такой силой, онъ такъ поразилъ его своимъ мрачнымъ колоритомъ, что ничего, кромѣ него, Мицкевичъ не замѣтилъ. Сконцентрированный ужасъ этой сцены передается читателю.
Наконецъ, по заклятію гусляра, пропадаетъ призракъ осужденнаго пана. Крестьяне приступаютъ къ вызыванію духовъ среднихъ. Вернемся, однако, еще къ осужденному пану помѣщику. Откуда взялъ этотъ образъ поэтъ? Танталъ, вѣчно голодный, Прометей, терзаемый птицей, образы Дантовскаго „Ада“: все это слилось и создало новый образъ у Мицкевича. Сова, какъ злые духи, извѣстна и Данте (Jnferno XXI. 96 malvagio uccello). Можетъ быть вліяніе Дантовскаго „Ада“ отразилось и на слѣдующемъ образѣ, появляющемся въ, дѣдахь“. Вѣчно носимые вѣтромъ любовники, Франческа Римини и ея другъ, напоминають легкій, воздушный образъ Зоси. Но только эта послѣдняя пострадала отъ того, что она не знала любви ни къ кому, а не потому, что она узнала преступную любовь, какъ Франческа Римини. Когда гусляръ призываетъ духовъ среднихъ, которые „въ этой юдоли темноты и суеты жили вмѣстѣ съ людьми, но, свободные отъ людскихъ пороковъ, жили не для насъ и не для свѣта, какъ богородичная трава и проскурнякъ: нѣтъ отъ нихъ ни плода, ни цвѣта; и звѣрь не накормится, и человѣкъ не одѣнется; завитые въ душистые вѣнки, они висятъ высоко на стѣнѣ; такъ высоко, о, земныя жительницы, были ваши сердца и очи“. Почему именно такихъ духовъ, пребывающихъ въ чистилищѣ, призываетъ заклинатель, это одна изъ необъяснимыхъ загадокъ драмы. Тѣмъ не менѣе заклинаніе не остается безслѣднымъ: свѣтлый образъ, окутанный въ бѣлую одежду, появляется въ глубинѣ каплицы: его волосы развиваются отъ вѣтерка, на щекахъ играетъ улыбка, но въ глазахъ блеститъ слеза огорченія. Это идиллическая пастушка. „На головѣ ея красный вѣнокъ“, рисуетъ ея образъ заклинатель: „въ рукѣ зеленая тросточка, а передъ ней бѣжитъ барашекъ, а надъ ней порхаетъ мотылекъ. И она все время зоветъ барашка: бяшка, бяшка, барашекъ! Но барашекъ все далеко. Съ тросточкой она гонится за мотылькомъ, и вотъ вотъ уже держитъ его въ рукѣ: но мотылекъ все время
