Робость охватываетъ Густава; онъ хочетъ уйти отъ страшнаго спутника, а тотъ продолжаетъ: „Если ты непонятливъ, я объяснюсь, если ты мнѣ не довѣряешь, буду правдивъ съ тобой, Знай прежде всего, что, куда бы ты ни ступилъ, повсюду надъ тобой будетъ извѣстное существо, которое не спускаетъ съ тебя глазъ; что оно захочетъ взглянуть на тебя, принявъ человѣческій образъ, если ты сохранишь ненарушимо то, что обѣщалъ...“ Густавь: „Боже мой! Что это значить? Не приближайся ко мнѣ!“
На этомъ обрывается сцена! О дальнѣйшемъ мы можемъ только догадываться, но трудно представить себѣ, что могъ обѣщать злой духъ Густаву, потому что при удачѣ: напримѣръ, при завладѣніи съ его помощью Марылей, дальнѣйшая личная драма Густава не могла получить правильнаго развитія. Онъ долженъ былъ погибнуть, а слѣдовательно побѣда надъ Марылей не могла имѣть мѣста въ драмѣ. Въ такомъ случаѣ къ чему же вся эта сцена, если она не простое подражаніе „Фрейшитцу“, привлекательное само по себѣ, своей таинственностью. Повидимому и самъ Мицкевичъ почувствовалъ, что онъ не выпутается изъ затрудненій, въ которыя вовлекаетъ его сцена съ чернымъ охотникомъ, и даже не докончилъ ее. На этомъ и кончается то, что извѣстно подъ названіемъ отрывковъ первой части „Дѣдовъ“. Посмотримъ, какъ ихъ толкуетъ критика?
По мнѣнію І. Третяка, всѣ отрывки первой части дѣлятся на двѣ группы: къ первой относятся сцены, въ которыхъ выступаетъ пара мечтателей, Густавъ и дѣвушка; другая группа, по его мнѣнію, не имѣетъ ничего общаго съ первой и, напротивъ, тѣсно связана со второй частью „Дѣдовъ“; между собой эти отрывки не соединены непрерывной цѣпью, но внутренняя связь между ними существуетъ. Столкновеніе Густава съ Чернымъ охотникомъ должно было отклонить героя отъ чистой, идеальной любви. Но вышеизложеннымъ соображеніямъ, я не могу согласиться ни съ однимъ изъ этихъ мнѣній І. Третяка: Густавъ выступаетъ передъ нами не какъ параллель къ мечтательной дѣвушкѣ, но уже послѣ сильныхъ переживаній, плодомъ которыхъ только и явилась охватившая его мечтательность: между сценой дѣвушки и сценой Густава должна была лежать исторія ихъ встрѣчи, любви и разлуки; послѣдняя сцена вошла въ IV часть, въ разсказъ Густава. Отрывки „другой группы“, по классификаціи Третяка, представляютъ или первоначальный набро-
