была весна поэта, не осень его послѣ „Пана Тадеуша“. Такимъ образомъ, и бесѣда старца съ ребенкомъ должна быть отнесена къ ковенской эпохѣ, — едва ли не къ тому же самому времени, когда и I - я сцена. Лишь силою воображенія Мицкевичъ возсоздалъ душевное состояніе старика, какъ и въ IV части „Дѣдовъ“ онъ далъ живой образъ старика - священника.
Дитя зоветь старика вернуться домой: ему страшно, что-то блеснуло у церкви, говорять, что въ эту ночь ходятъ умершіе. „Завтра пойдемъ на кладбище,- просить дитя: ты по своему обыкновенію думать, а я украшать кресты цвѣтами и зеленью (majem)“. Но его пугаетъ, что дѣдъ слабъ; вотъ уже двѣ недѣли, какъ онъ ослѣпъ, и слышитъ онъ плохо. Но старикъ хочетъ итти сегодня же. Онъ горько жалуется, что его всѣ покидаютъ. „Я пойду одинъ. Кто блуждаеть днемъ и не слышить живыхъ, тотъ видить ночью И знаетъ языкъ могильной тишины. Я не заблужусь. Вѣдь всякій годъ я ходилъ по этой дорогѣ, сначала, какъ и ты, мой сынъ, съ ребяческой тревогой; потомъ мальчикомъ, полный, любопытства и бодрости; а потомъ съ душевной болью, теперь же даже безъ горечи, безъ сожалѣнія. Что же влечеть меня? Какое -то новое стремленіе, темное предчувствіе; можетъ быть, это могильный инстинктъ? Я найду кладбище. Что- то въ глубинѣ души говоритъ мнѣ, что для обратной дороги мнѣ не нужно будетъ проводника. Но раньше, чѣмъ мы разстанемся, я награжу тебя за твою дѣтскую службу. Подойди, мой сынъ, встань на колѣни, сложи руки. Боже! Ты, который приказалъ мнѣ наполнить и выпить слишкомъ большой и слишкомъ горькій кубокъ жизни! Если достойно твоего милосердія терпѣніе, съ которымъ я осушилъ до дна эту горечь, я рѣшаюсь просить у Тебя единой, но величайшей награды: благослови моего внука, дай ему умереть молодымъ! Будь здоровъ! Встань и пожми еще разъ руку дѣда; дай мнѣ услышать твой голосъ, спой любимую пѣсенку, которую ты повторялъ столько разъ, о заклятомъ юношѣ, превращенномъ въ камень“. Слѣдуетъ баллада. Все это очень эффектно на сценѣ, въ представленіи, которое имѣетъ характеръ фееріи съ пѣніемъ, но въ поэмѣ излишне, такъ какъ отвлекаетъ вниманіе отъ развитія душевной жизни героя. Этотъ пріемъ былъ вполнѣ естествененъ для Мицкевича II части „Дѣдовь", но не для Мицкевича швейцарскаго періода. Въ балладѣ идетъ рѣчь о Литвѣ, объ Ольгердѣ... Передъ нами атмосфера, въ
