Страница:Адам Мицкевич.pdf/277

рый сложилъ эту исторію, какъ ее видѣлъ или слышалъ- -a онь былъ въ то время въ этомъ городѣ, — такъ и записалъ вкратцѣ, а объ остальномъ умолчалъ, не будучи въ состояніи сказать всю правду явно и не желая въ то же время обманывать выдумками. Когда онъ умеръ, я получилъ эту рукопись въ наслѣдство послѣ покойника. Полагая же, милый читатель, что ты будешь радъ, если она предстанет передъ публикой, и конецъ, хоть и немногоискусственный, все - таки завершить мой разсказъ, я разспрашивалъ новогрудчанъ, людей достойныхъ вѣры, но никто ничего не зналъ, кромѣ стараго Рымвида, а тотъ, будучи старикомъ, скоро разстался съ жизнью, а пока былъ живъ, никому не разсказывалъ объ этомъ: вѣроятно, онъ былъ связанъ клятвой или обѣщаньемъ. Однако, оказался другой свидѣтель, болѣе простодушный, Это былъ пажъ княгини. Онъ разсказывалъ, а я записывалъ, видя, что его разсказъ подходитъ къ содержанію моей рукописи. Все ли это правда, трудно въ этомъ поручиться; кто упрекнетъ меня въ неправдѣ, того на поединокъ я не вызову, потому что отъ себя я не прибавляю ни одного слова, а какъ слышалъ отъ пажа, такъ точно и передаю“. Дальше слѣдуетъ разсказъ пажа, въ сущности, совершенно лишній, такъ какъ онъ снимаетъ всѣ покровы таинственности съ событій, о которыхъ читатель уже заранѣе догадался. Кому было неясно, что переодѣтый рыцарь -Гражина, что она пошла въ бой, чтобы спасти честь мужа? Все это было давно понято читателемъ, а пересказывать уже извѣстное ему представляетъ нехудожественный пріемъ. Не соотвѣтствуетъ содержанію героической поэмы, какой была „Гражина“, тонъ этого эпилога, слишкомъ простой и тривіальный. Возможно ли психологически, чтобы раненая Гражина „пала нѣмая и, то обнимая ноги князя, то ломая и протягивая къ нему руки, молила о прощеніи въ этой первой и послѣдней измѣнѣ?“ И самый конецъ производитъ нехудожественное впечатлѣніе своимъ совершеннымъ отклоненіемъ отъ истины. „Теперь во всей новогрудской землѣ не найдешь, никого, кто не пѣлъ бы пѣсенки о Гражинѣ; поютъ ее кобзари повторяютъ дѣвушки, и до сихъ поръ поле битвы называется полемъ литвинки“. О такомъ мѣстѣ никто не зналъ, пѣсня о Гражинѣ вовсе не ходила изъ устъ въ уста, и примѣчаніе самого Мицкевича съ доказательствами, что подобный образъ героини не совсѣмъ выдуманъ, но можетъ опираться и на историческіе факты, свидѣтельствуетъ объ искусственномъ происхожденіи повѣсти. Къ