спрашиваютъ его всѣ. Онъ ничего не залъ: можетъ быть и зналъ, но только не хотѣлъ говорить въ толпѣ.
Въ этой балладѣ мы находимъ портретъ самого Мицкевича въ ту пору, когда, тоскуя по Марылѣ, онъ худѣлъ и чахъ въ Ковнѣ. Мѣсто дѣйствія баллады указано очень точно: юноша встрѣтился со старикомъ въ Кенигсбергѣ. Баллада помѣщена въ сборникѣ послѣ всѣхъ и по своему содержанію она ближе всего къ окончательному замыслу „Дѣдовъ“. Это позволяетъ, мнѣ кажется, отнести ее и хронологически къ болѣе позднему времени, нежели „Kurhanek Maryli“ и др. Повидимому, лѣтомъ 1821 года, находясь въ Полангенѣ близъ нѣмецкой границы, поэтъ и написалъ эту балладу.
Отъ идиллій, иногда столь же чувствительныхъ, какъ Кобзарь ", этотъ послѣдній отличается живымъ и непосредственнымъ личнымъ чувствомъ. Дѣвушка, уходящая плача съ другимъ, листокъ кипариса, какъ память, о разлукѣ, имя Пресвятой Дѣвы, дорогое поэту уже потому, что его носила его милая: все это переноситъ насъ въ самую интимную жизнь самого поэта. Вмѣстѣ съ настоящей народностью первый сборникъ стихотвореній Мицкевича внесъ въ польскую литературу и поэзію личнаго чувства, которой въ ней не было (исключая Кохановскаго, давно всѣми забытаго). Этимъ чувствомъ проникнуто и лирическоестихотвореніе „Пловецъ“, которое вмѣстѣ съ нѣкоторыми другими вошло въ отдѣлъ „разныхъ стихотвореній“, слѣдовавшій въ сборникѣ за „балладами и романсами“. Žeglarz (Пловецъ на парусномъ суднѣ) былъ написанъ 17 апр. 1821 г.
Навѣянный монологомъ Гамлета: „Быть или не быть“, „Пловецъ“ разрѣшаетъ вопросъ о самоубійствѣ иначе, чѣмъ Гамлетъ. Въ душѣ польскаго поэта нѣтъ ни той энергіи отчаянія, ни того глубокаго скептицизма, какой мы находимъ у Шекспира. Это Мягкая грусть, печаль по непрочности земного счастья и недостижимости идеала. Человѣкъ, который чувствуетъ такъ мягко и нѣжно, не покончитъ съ собой, и въ монологѣ Мицкевича рѣшеніе жить мотивировано... да ничѣмъ не мотивировано. Гамлетъ хочетъ выступить противъ моря тревогъ, положивъ имъ конецъ (to take arms a ainst sea of troubles, and by opposing end them), но его мучитъ сомнѣніе, что умереть — не уснуть, но грезить. Но „какія грезы могутъ явиться въ этомъ смертномъ снѣ“ (for in that sleep of death what dreams may come)? Насиліе обидчика, упадокъ закона, без
