Страница:Адам Мицкевич.pdf/229

домой, уже не вспоминая объ убитомъ; но что -то слѣдуетъ за ней, чтото шепчетъ ей на ухо: „это я, твой мужъ, твой мужъ“. Вотъ наступаетъ воскресенье, „пани, окруженная дѣвицами, идетъ къ вѣнцу: она вступаетъ на средину костела, береть первый вѣнокъ и обноситъ его вокругъ: „вотъ, въ этомъ вѣнкѣ лиліи. Чьи же онѣ, чьи, кто мой мужъ, кто мой возлюбленный?“ Но оба брата выступаютъ претендентами на вѣнокъ, оба они твердятъ, что ихъ эти лиліи, съ ненавистью смотрятъ другъ на друга и, вынувъ изъ ноженъ мечи, готовы вступить въ рукопашный бой“. Вдругъ затряслись двери костела, налетѣлъ вихрь, погасли свѣчи; входить особа вся въ бѣломъ, всѣмъ извѣстенъ ея шагъ, всѣмъ извѣстно ея вооруженіе. Останавливается, всѣ задрожали; останавливается, смотритъ исподлобья и взываетъ подземнымъ голосомъ: „Мой вѣнокъ и ты моя! Цвѣты сорваны на моей могилѣ! Меня, ксендзъ, завяжи своей стулой (т.-е. обвѣнчай). Злая жена, горе тебѣ, это я, твой мужъ, твой мужь. Злые братья, горе вамъ обоимъ! На моей могилѣ вы рвали цвѣты, прекратите бой! Это я, твой мужъ, вашъ братъ! Вы мои, вѣнокъ мой! Идите на тотъ свѣтъ!“ Вздрогнуло основаніе церкви, изъ сруба выступаетъ срубъ, сводъ трещитъ, фундаментъ западаетъ, и церковь падаетъ на глубину. Сверху ее покрываетъ земля, на ней растутъ лиліи, растутъ онѣ такъ высоко, какъ глубоко лежалъ господинъ“. Такъ кончается эта мрачная баллада, въ которой поэтъ достигъ уже извѣстнаго мастерства: ни многословія, ни пустыхъ устрашеній здѣсь нѣтъ, а отъ этихъ повтореній однихъ и тѣхъ же стиховъ, отъ естественнаго сплетенія золъ вѣетъ паоосомъ трагическаго. Однако, еще неопытность руки писателя чувствуется и здѣсь. Чрезвычайно внимательный и тонкій анализъ народныхъ мотивовъ, отразившихся на этой балладѣ (Бигелейзена въ. "Вислѣ“, т. V ), привелъ изслѣдователя къ убѣжденію, что Мицкевичъ хорошо зналъ настоящую народную пѣсню объ убійствѣ женою мужа, что онъ въ нѣкоторыхъ мѣстахъ просто передѣлывалъ ее, иногда усиливая трагическій тонъ, иногда не умѣя справиться съ трагизмомъ народной этики, но что вмѣстѣ съ тѣмъ онъ подчинился своей обычной эклектической манерѣ. „Включеніе разнородныхъ мотивовъ изъ народныхъ вѣрованій отразилось невыгоднымъ образомъ на композиціи. Мѣсто грознаго, быстраго, порывистаго, какъ горный ручей, дѣйствія заняло медлительное и многорѣчивое изложеніе, которое окончательно испортила еще неопытная рука молодого