который также обѣщалъ выполнить обязательство передъ дьяволомъ за услугу, оказанную ёму въ пути, но стоялъ ли этотъ образъ (купца, царя, и т. д., который обѣщаетъ отдать дьяволу что- то. что, еще невѣдомое, ждетъ его дома: это былъ родившійся ребенокъ) передъ поэтомъ, когда онъ слагалъ своего „Тукая“, это трудно сказать. Скорѣе я не согласился бы съ подобнымъ предположеніемъ С. Здзярскаго. Затѣмъ, какъ указано выше, были извѣстны народной сказкѣ, извѣстны, конечно, и Мицкевичу легенды о чудесномъ возрожденіи съ помощью тѣхъ или иныхъ средствъ. Подобныя этнографическія изысканія указываютъ лишь на кругъ знакомства поэта съ произведеніями народной словесности, но въ его интимную духовную жизнь они мало вводять. Напр., такую чисто народную черту, какъ комическое изображеніе дьявола, Мицкевичъ долженъ былъ воспринять изъ самой глубины народной психики. Онъ не списывалъ съ какого - нибудь имѣющагося на лицо народнаго сказанія, сочинялъ самъ, такъ, какъ ему казалось болѣе близко къ народнымъ представленіямъ, и, дѣйствительно, въ нѣкоторыхъ чертахъ далъ такіе народные образы, какихъ до него не давалъ еще ни одинъ польскій поэтъ. Третьякъ (Młodość I. 354) справедливо отмѣтилъ разницу въ тонѣ первой и второй части баллады. Первая исполнена глубокой и искренней горечи: когда же Мицкевичъ приступалъ къ писанію второй части, это настроеніе уже минуло. Дѣйствительно, жалобы Тукая напоминаютъ позднѣйшія изліянія невѣрія и скептицизма Густава. Баллада во многихъ своихъ частностяхъ представляетъ недодѣланное произведеніе, потому что торопливо, залпомъ поэтъ излилъ здѣсь все содержаніе своего тогдашняго настроенія.
Очень длинная баллада „Лиліи“, почерпнутая также будто бы
„изъ народной пѣсни“, слѣдуетъ за этими двумя „фаустовскими“
произведеніями Мицкевича. „Преступленіе неслыханное: госпожа
убила господина; убивъ, похоронила въ рощѣ, на лугу, около
ручья: на гробъ посѣяла лилію; засѣвая, такъ пѣла: расти, цвѣтокъ, высоко, какъ панъ лежить глубоко; какъ панъ лежитъ глубоко, такъ ты расти высоко“. Я думаю, уже изъ этого начала,
такого обычнаго въ народной поэзіи, читатель догадывается,
чемъ идетъ рѣчь, какъ выдали убійцу лиліи. Обстановка самая
романтическая. „Наступаетъ темнота, дуетъ вѣтеръ; темно,
вѣтрено, пасмурно; кое- гдѣ каркаютъ вороны и кричать совы“.
Все, что требуется для романтическаго ужаса. Убійца въ ужасѣ
