Страница:Адам Мицкевич.pdf/221

Позднѣйшіе шляхтичи „Пана Тадеуша“, такіе же безпутные, но въ глубинѣ души такіе же добродушные, развились изъ тѣхъ началъ, которыя мы находимъ уже въ этой балладѣ. Это были живыя впечатлѣнія шляхетской жизни, вынесенныя Мицкевичемъ изъ его дѣтства. Легенды о панѣ Твардовскомъ представляютъ въ польской народной словесности весьма распространенный циклъ, котораго не могъ не знать и Мицкевичъ. Твардовскій продалъ свою душу чорту за возможность исполнять всякія свои прихоти; черезъ два года онъ долженъ былъ поѣхать въ Римъ, гдѣ чортъ и пріобрѣталъ всѣ права на его душу. Но Твардовскій и не думалъ ѣхать въ Римъ. Такъ прошло семь лѣтъ. Наконецъ, чорту удалось заманить Твардовскаго въ одну корчму. Оказалось, что она носить гордое названіе „Римъ“, и Твардовскому уже никакъ нельзя было отдѣлаться отъ расплаты. Однако, онъ нашелся и здѣсь: схватилъ въ руки новокрещеннаго младенца, къ которому чортъ не смѣлъ подступиться. Тогда чортъ напомнилъ своему мучителю, что онъ дворянинъ и что дворянское слово свято. Шляхетская гордость пана Твардовскаго была побѣждена: онъ самъ отдался въ руки чорту и полетѣлъ съ нимъ на судъ Божій. По дорогѣ пану вспомнилась церковная пѣсня (кантычка), которую онъ сложилъ еще до своего знакомства съ чортомъ, и онъ запѣлъ ее, а чортъ отступился отъ него и улетѣлъ. Такъ и носится теперь панъ Твардовскій между небомъ и землей и будетъ носиться до самаго Страшнаго суда. Таково болѣе или менѣе содержаніе народныхъ легендъ о панѣ Твардовскомъ. Мицкевичъ внесъ въ нихъ кое - какія подробности и иное заключеніе: его герой остается вѣренъ себѣ до послѣдней минуты, онъ можетъ найти выходъ изъ любого положенія. Извѣстныя сказки о злой женѣ, которая хуже чорта, вполнѣ подходили своимъ тономъ и общимъ содержаніемъ къ такъ понятому сюжету. Въ характерѣ разгульнаго, своевольнаго, но добродушнаго и безхарактернаго шляхтича лежитъ страхъ передъ злой женой, и именно этотъ моментъ удачно использовалъ поэтъ. И легенда знала, что у пана Твардовскаго злющая жена, но она заставляла его подшучивать надъ ней, а не побаиваться ея. Въ художественномъ отношеніи баллада превосходно выдержана, за исключеніемъ одной подробности, навѣянной литературной ученостью Мицкевича. Дѣло въ томъ, что черти Мицкевича вовсе не тѣ мрачныя и злобно- саркастическія фигуры, созданія страшнаго 16 вѣка, „Teufelsjahrhundert“, вовсе не Ме-