провожу въ слезахъ и тревогѣ: разлились рѣки, лѣса полны звѣрей, на дорогѣ много разбойниковъ“. Послушавшись матери, дѣтки, всѣ вмѣстѣ, побѣжали за городокъ, гдѣ на пригоркѣ у придорожнаго креста возвышался чудотворный образъ; здѣсь они принялись горячо молиться за отца, твердя и „Троицу“, и другія молитвы. Съ трогательной простотой поэть перечисляетъ ихъ. Тогда раздается шумъ колесъ; возвращается отецъ; онъ везет подарки, онъ счастливъ и доволенъ. Вдругъ „его окружаютъ разбойники, и этихъ разбойниковъ было двѣнадцать“ („da stürzt die räubende Rotte, — говорилъ Шиллерь).
Разбойниковъ поэтъ описываетъ яркими красками: „У нихъ длинныя бороды, закрученные усы, взоръ ихъ дикъ, одежда плоха; ножъ за поясомъ, сбоку сверкаетъ мечъ, въ рукахъ огромная булава“. Это театральные разбойники Шиллера. Смерть грозитъ застигнутому ими купцу, надъ головой его уже занесенъ ударъ, но старшій изъ разбойниковъ разгоняетъ шайку и отпускаеть купца, его дѣтей и слугъ со всѣмъ багажомъ. На благодарность купца онъ отвѣчаетъ, что первый бы разбилъ палку на его головѣ, если бы не молитвы дѣтей. „Дѣтки сдѣлали то, что ты уходишь невредимо; они дарують тебѣ жизнь и здоровье; ихъ поблагодари за то, что случилось. А что случилось, я тебѣ разскажу. Давно уж прослышавъ, что проѣдетъ купецъ, я и мои товарищи засѣли на стражу здѣсь за городомъ, на холмѣ у креста. Прохожу сегодня, смотрю черезъ хворость: молятся Богу дѣтки: слушаю; сначала разобралъ меня пустой смѣхъ, а потомъ охватили жалость и тревога. Слушаю, и пришли мнѣ на память родныя стороны, булава выпала изъ руки... Ахъ! И у меня есть жена, и у моей жены такой же маленькій ребенокъ... Купецъ, уѣзжай въ городъ, а я долженъ спѣшить въ лѣсъ. Вы же, дѣтки, продолжайте бѣгать на этотъ холмикъ и иногда скажите молитву за мою душу“.
Никакихъ народныхъ элементовъ въ этой балладѣ нѣтъ; поэтъ не былъ принужденъ примѣняться къ условной романтической народности, какъ во многихъ другихъ балладахъ, и эта свобода отъ внѣшнихъ вліяній дала ему возможность сосредоточиться на сюжетѣ, который его манилъ именно мрачнымъ контрастомъ дѣтской нѣжности съ безпощадностью разбойниковъ; онъ вѣрилъ, какъ и всѣ романтики, что въ душѣ убійцы можетъ произойти мгновенный переворотъ; тѣхъ ужасныхъ картинъ, ко-
