нуждавшагося въ заработкѣ и взявшагося, конечно, хвалить ново издаваемаго поэта, потому что нельзя же было (въ интересахъ издателя) дать сухой комментарій къ его поэмѣ.
Душу Мицкевича влекло, однако, не къ ходульнымъ версификаціямъ одописцевъ, но къ Байрону и Гёте. Повидимому, онъ подумывалъ о новомъ переводѣ „Вертера“, зачитывался въ нѣмецкомъ оригиналѣ „Вильгельмомъ Мейстеромъ“, французскій переводъ котораго послалъ Марылѣ; и къ этому времени должно относиться его разсужденіе „о Гёте и Байронѣ“. Съ этимъ мнѣніемъ проф. Калленбаха, къ которому изъ новѣйшихъ польскихъ критиковъ примкнулъ и Т. Грабовскій, насъ заставляетъ согласиться увлеченіе Мицкевича именно въ эту пору одновременно Байрономъ и Гёте, а прежде всего, какъ справедливо отмѣтилъ г. Грабовскій, отношеніе обоихъ поэтовъ къ любви. По мнѣнію Мицкевича, Гёте искалъ въ своихъ страстяхъ только источникъ вдохновенія: изливъ свои чувства въ своихъ произведеніяхъ, онъ какъ будто выздоравливалъ отъ болѣзни. Такъ было съ „Вертеромъ“, который имѣлъ для автора огромное моральное значеніе. Другое дѣло Байронъ: онъ привлекалъ Мицкевича и своими политическими стремленіями (Grabowski 66), и своею любовью. „Байронъ сохранилъ чувство до самой смерти: по крайней мѣрѣ, онъ хранилъ живое воспоминаніе объ особѣ, которую любилъ въ молодости; и всякій разъ, когда онъ рисовалъ любовь, ея образъ вставалъ передъ его глазами, и онъ не могъ удержать изліяній собственныхъ чувствъ. Его первая возлюбленная опредѣлила характеръ всѣхъ его героинь": такъ полагалъ Мицкевичъ. Самое разсужденіе не представляется законченнымъ произведеніемъ. Это, скорѣе, рядъ наброшенныхъмыслей, впечатлѣній, которыя, дѣйствительно, болѣе всего отвѣчали той эпохѣ въ поэтическомъ развитій Мицкевича, когда онъ, порвавъ съ условностями французской поэзіи, пріостановился въ изумленіи передъ байроническимъ культомъ личности. „Что занимало въ послѣднее время политическое вниманіе Европы? Всеобщая и долгая война, крушеніе въ великомъ народѣ старыхъ законовъ и убѣжденій, единый человѣкъ, вознесенный собственной силой и подчинившій своему игу многіе народы: этотъ образъ не одному изъ философовъ внушалъ печальныя мысли о человѣческомъ родѣ и о могуществѣ, какимъ пользуется среди него одинъ смѣлый и геніальный человѣкъ. Вотъ, собственно, главная идея эпическихъ поэмъ Байрона“. Я уже упомянулъ объ отрицатель-
