Страница:Адам Мицкевич.pdf/118

цвѣта пустой гордости (pychy): ибо плоды, а не листья, свидѣтельствуютъ о лучшихъ свойствахъ дерева. Такъ будемъ же хвалиться не тѣмъ, что намъ рукоплещутъ, что намъ досталась побѣдная пальма, но тѣмъ, что мы болѣе полезны“. Въ этой тирадѣ удивительно опредѣленно сказался молодой Мицкевичъ, и къ начерченному здѣсь идеалу онъ вернулся черезъ много лѣтъ, пройдя черезъ много страданій, воскуривъ ѳиміамъ байроновскому богу гордости и затѣмъ разбивъ этотъ кумиръ. Характерно, что уже здѣсь, въ первомъ своемъ серьезномъ стихотвореніи, Мицкевичъ возстаеть прежде всего противъ гордости ( руcha ), въкоторой онъ всегда видѣлъ источникъ пороковъ. Набросавъ ту цѣль, къ которой должны были стремиться филоматы, поэтъ обращается къ товарищамъ съ горячимъ словомъ: „Къ вамъ, которыхъ мнѣ дорого назвать братьями, я обращаю эти слова. Вы, будущая опора и слава общества, вы, для которыхъ природа была особенно любящей матерью, чѣмъ выше, возноситесь тѣмъ упорнѣе напрягайте свои крылья, чтобы, достигнувъ поднебесныхъ вершинъ славы, вы могли манить туда другихъ братскими взорами; а намъ, которые идутъ по Вашимъ слѣдамъ, осужденные стать ниже, будетъ славою и это“. И эти слова чрезвычайно знаменательны: во первыхъ, уже здѣсь Мицкевичъ близко подходитъ къ знамени „Романтизма“, къ требованію соразмѣрять свои силы съ высокими намѣреніями, а не намѣренія выкраивать по мѣркѣ силъ, а, во вторыхъ, помѣщая себя въ нижнемъ ряду (w poziomym rzędzie), онъ обнаруживаетъ большую скромность. Послѣдняя часть стихотворенія и по существу, и по формѣ порядочно прозаична; она заключается въ предостереженіи отъ пріема новыхъчленовъ безъ достаточнаго разбора и интересна не какъ ческій отрывокъ, а какъ указаніе на то строго конспиративное направленіе, какое принялъ филоматизмъ въ глазахъ Мицкевича и его друзей осенью 1818 года. Еще по внѣшней формѣ не отказавшись отъ вкусовъ ложноклассицизма, Мицкевичъ по существу съ нимъ порывалъ. Самое стремленіе напрягать свои крылья при полетѣ, не считаясь съ высотой, противорѣчило требованіямъ здраваго смысла, на которомъ заждился французскій классицизмъ. Въ эту пору разрывъ съ проповѣдью разсудка, подготовленный личной страстью, сокрушившей „здравый смыслъ“, все явственнѣе обнаруживается въ филоматскихъ рѣчахъ и статьяхъ Мицкевича. На первомъ засѣданіи новаго научнаго отдѣ-