Стихи (Кржижановский)

Стихи
автор Сигизмунд Доминикович Кржижановский
Опубл.: 1933. Источник: az.lib.ru • Лаврские куранты («Восемь звонов нисходящих…»)
Сумерки («Густеют сумерки. Ползут в усталый ум…»)
«В душе, как в нетопленной комнате…»
«Море цвета лакмуса…»
Молодожёны («Молодожёны (с глазами как сливы в блаженства компоте)…»)
Дачная опушка («Меж глупо-ярких крашеных дачек…»)
И я («О вы, воспетые, тысячу раз уж воспетые…»)
Поэту («Меж душой и миром тишина…»)
Стринберг («Он ненавидел жизнь и проклял мысль людскую…»)
Череп Канта («Из футляра костяного…»)
«На тихом кладбище, на мраморе доски…»)
Академия (IV в. до Х. Р.) («Шаги и мысли отзвучали…»)
Схоласты (XIII в.) («В сером и чёрном, Бонавентура и Аквинат…»)
Magnus Contemplator (XIII в.) («В день Благовещенья природа почивает…»)
Сказка о познании («Мне кажется порой, в час смутных размышлений…»)
«Ныне отпущаеши» («Отпусти мою душу незримым лучом…»)
Ah, die Fruhlung («На зыбких клавишах звучат шаги Весны…»)
Saalfelden (Tirol) («На крыльце два грустных такса…»)
Эригена (IX в.) («„И в день седьмый Господь от дел своих почил“…»)
Предчувствие («Скоро услышу тебя, Чёрный Лебедь, в душе опустелой…»)
Кладбище вечером («Огонёчки красные…»)
Миросозерцание под пулями («То не был мир — лишь мира отсвет смутный…»)
Свобода («Великое Слово, шитое на знамёнах…»)
Курица («Какая извращённость!..»)
Эпитафия себе («Когда умру, а это будет скоро…»)
«И дремля едем до ночлега…»)
Беатриче («У всякой девичьей прозрачной красоты…»)
Книжная душа («Переплетенные книги…»)
Душа и книга («На библиотечной полке…»)

Сигизмунд Кржижановский.
Стихи

править

Лаврские куранты

Восемь звонов нисходящих,

Точно дальний плеск причала,

С высей в сумрак улиц спящих

Башня, бросив, замолчала.

Нисходящих восемь звонов:

Так Глубинное Начало,

Цепью никнущих эонов,

Мир роняя, прозвучало.

Кто-то тихо водит стрелки

Циферблата белым диском

И в секунд деленьях мелких

Ищет Вечность: Вечность близко.

Монастырь. Шум ветра чёток.

(Слышен ли там в кельях низких?)

Там, где пальцы в звеньях чёток

Ищут вечность — Вечность близко.

Близко… К сердцу вдруг нагнулось

То, что выше слов всех мелких:

— Это Вечность прикоснулась

К острию секундной стрелки!

Сумерки

Густеют сумерки. Ползут в усталый ум,

Туманом влажным и холодным,

Сплетенье серых чувств и звенья бледных дум…

Хочу их разогнать усилием свободным, —

Но воля тупо спит. Всё сумерки густей…

Туман поёт в душе тоскливо и уныло.

Вдруг вспыхнут отблески неведомых огней!

Всё это, помню я, когда-то… раз уж было..

И в душу вновь пришло —

И сумерки густей.

* * *

В душе, как в нетопленной комнате.

А ведь жизнь — неуютная штука:

Сегодня тоска, завтра скука…

И всё.

Сижу над книгой, нравственно зябну:

Разве строчками можно сказать? —

— Можно лгать, да… талантливо лгать —

Это всё.

Так бушует, так хлещет наш «стиль»!

Так бездвижен душевный наш штиль.

Так бескрыла тоска…

* * *

Море цвета лакмуса.

В небо рвутся скалы.

На скамье, у кактуса,

Кто-то сел устало, —

Кто-то, огорошенный,

Синих волн блистаньем.,

Гость почти непрошенный

К жизни мирозданьем.

И в душе на ролике

Слово «я» вертится.

Угрызенья — колики:

В них душа ютится.

……………………..

Ты противен кактусу,

Гадок волн прибою!

В море цвета лакмуса

Брякнись головою.

Молодожёны

Молодожёны (с глазами как сливы в блаженства компоте)

С ними мамаша в пятнистом капоте:

Влезли в купе.

В угол зажали меня чемоданами,

Саки на полках, узлы под диванами —

Едем.

Что-то шептал он — она хохотала,

И, отвернувшись, мамаша жевала

Грушу.

Ручку ей сжал он — и тихо стыдилась…

Если б мамаша куском подавилась!

О, если б!..

Роюсь в rugsack’е: словарчик — заметки,

Книги: мечты в коленкоровой клетке…

Скучно.

Песню вагоны бессловную пели.

Медленно сумерки вкруг засерели.

Скучно.

Молча глядел я в померкшие дали:

Сумерки звёзды «для них» зажигали…

………………………………………

Ну конечно — «для них»!

Дачная опушка

Меж глупо-ярких крашеных дачек,

Рояльного скрежета, лая собачек,

По змеистой вязкой тропинке,

Макая в лужу ботинки,

Иду я к лесу.

О, ты, жуть дачных опушек!

В гамаках спят трупы жёлтых старушек.

В траве жестянка, блеск битой бутылки,

Застыли над книгами чьи-то затылки;

Хрипят мордастые — сытые мопсы;

По бумаге зелёным трут Шишкины —

Жёлтым трут Ропсы.

Мимо. — Пискнула птичка. Стучат нудно дятлы.

Ветер чешет деревьям зелёные патлы.

Меж стволов сплошь синеют-алеют капоты.

И горько-горько мне:

Зажмурив глаза, сижу над лужицей.

Ах, над лужицей так сладко тужится —

На мокром пне.

И я

О вы, воспетые, тысячу раз уж воспетые,

«Ивы, над камнем могильным склонившие ветви свои»…

Вот бы и мне рассказать, по-старинному грезя и сетуя,

Как мои думы склонились, «как ивы, над тишью земли».

Дайте и мне погрустить о ветвях, наклонённых над дёрном,

В ветре молитву творящих шёпотом тонких листов.

Критика: «Старый мотив, плагиат, стих шаблонен, не нов» —

Где же мне взять красоты невоспетой, несказанных слов?

Да разве слёзы мои лишь цитата?

Разве страданье моё — плагиат?

Нет. Пусть над дёрном, скорбя об утрате,

Ивы плакучие — ветви бесстрашно склонят.

И буду петь (не писать «петь») рутинно, лениво

Старую-старую песню об ивах немых,

Что безутешно тоскуют у камня забытой могилы,

В чёрную тень оправляя блистанье лучей золотых.

Поэту

Меж душой и миром тишина:

Там, над тишиной, повис узорный мостик.

По его излому в мир идут слова,

Чтобы в плоть облечь там букв сухие кости.

Но пред тем, как в шумный мир сойти,

Долго, наклоняясь, стоят над тишиною:

Так влечёт прильнуть к молчащему покою.

Но перо, скрепя, толкает их в значки.

— Если ты поэт, то слышишь в час бессонный

Вздохи тайных слов, гонимых из души.

Там, на мостике, над тишиной бездонной,

Все свои слова… останови.

Стринберг

…Он ненавидел жизнь и проклял мысль людскую,

Любовь земли отверг и веру растоптал.

Тоской об Истине сжёг душу он больную,

И не найдя её — безмолвно умирал.

И лишь в последние, предсмертные мгновенья

Из гаснущей души блеснул сокрытый свет, —

Сказал он: «В гроб со мной пусть Книгу Откровенья

Положат.

В ней одной, быть может, есть ответ…»

Череп Канта

…долихоцефалической формы, несколько выше средней ёмкости…

Антропология

Из футляра костяного

Смертью вынут сложный мир,

И Ничто глядится снова

Сквозь просвет глазничных дыр.

Череп пуст: из лобных складок

Мысль ушла. Осталась быль.

Череп длинен, жёлт и гладок;

В щелях швов осела пыль.

Есть легенда: в этой тесной

Узкой келье в два окна

Десять лет жила безвестно

Явь, скрываясь в мире сна.

Что её из «Царства Целей»

Завлекло к земле, на дно?

В номер скромного отеля

(Тот ли, этот — всё равно)? —

Трансцендентные просторы

На «пространство» променяв,

В серых схемах a priori

Здесь ждала свобода — явь.

Всё что было — стало Былью.

Книги полны странных слов, —

Череп пуст, — и серой пылью

Время входит в щели швов.

* * *

На тихом кладбище, на мраморе доски,

Желтеет слов истёртых позолота.

Здесь тусклая любовь каракули тоски

Нескладно вывела у смертного излёта.

Там в высоте прозрачных тучек сеть,

Здесь травка бледная глядит из глины робко;

Ползёт на край креста и пробует лететь

На алых крылышках ввысь божия коровка.

…О, слёзы старины, уснувшие меж трав

Под мерный плеск ручьёв и звон шмелиных песен —

Любовь в вас умерла, словами отсверкав,

И по зигзагу букв ползёт неслышно плесень.

Академия (IV в. до Х. Р.)

Шаги и мысли отзвучали:

Сад Академоса закрыт.

На лёгких оттисках сандалий

Песчинки ветер шевелит.

Узором мозговых извилин

Аллеи бороздят весь сад.

Смешались в вере: дым кадилен

И загородных свалок смрад.

Издалека несут Афины

Тимпанный звон и флейтный свист.

В саду ж — священные оливы

К теням вечерним клонят лист.

И над извитием аллеи

Прозрачной вереницей эх,

Роняя ветрный слов доспех,

Кружат крылатые идеи.

Там глухо заперты ворота:

Но слышен ночью странный звук, —

Как будто бьёт о стены кто-то

Крылами, налетая вдруг.

В полночный час роняют ветви

В шуршанье трав — то вдох, то стон.

— Кто ключ хранит от сада-клетки?

— Тюремщик Вечности — Платон.

Схоласты (XIII в.)

В сером и чёрном, Бонавентура и Аквинат,

Меж блеклых дёрнов, вошли безмолвно в весенний сад.

Сад был раскинут вокруг капеллы у Сен-Дени.

Серый и чёрный, меж роз и лилий, тихо прошли.

Запела птица на дубе старом. Промолвил тихо вдруг Аквинат:

«Что ж комментарий Ваш de Sententiarum, любезный брат?»

Цветущих лилий запах вдыхая, ответил тот:

«Мысли, цветы ли, — всё, прозябая, к Богу растёт».

— И вдруг склонившись, с улыбкой скорбной,

брат Джиованни цветок сорвал.

— «Так и тебя…», — подумал чёрный, но не сказал.

Дорожка yже, тени чернее, и гуще сад.

Серый и чёрный шли вдоль аллеи: Бонавентура и Аквинат.

Magnus Contemplator (XIII в.)

В день Благовещенья природа почивает:

И звери спят в норах и травы не растут;

На срывах скал гнёзд птицы не свивают, —

Лишь мысль философа свершает вечный труд.

За слюдяным окном, в уединённой келье,

Над книгой и душой мыслитель наклонён.

Издалека, с квадратных башен Нейльи

Чуть доплеснулся Angelus’а звон.

В шести inquarto — Разум Августина;

«Тимей» и Библия; Боэций; "Sic et Non ";

В труд Аристотеля о четверопричине

Альберт Великий мыслью погружён.

«Quod est finalis Causa?» — он пишет,

И видит: тени пали от идей;

Из теней мы. И нас в волнах колышут

Удары Логоса немеркнущих лучей.

— «Sic credo, Domine». — Над шелестом страничным

Вдруг прошуршали взмахи зыбких крыл:

То дальний серафим с заззвездий безграничных,

Летя, шум крыл с шептаньем книжным слил.

Сказка о познании

Мне кажется порой, в час смутных размышлений,

Когда мысль сплющена бессильною тоской,

Что можно сбросить вмиг кошмар земных видений,

Лишь надо вспомнить что-то… мной забытое давно.

И ясен жизни путь: бежать в уединенье

От голоса людей, внушений лгущих книг

И вспоминать… Всё вспоминать, с растущим напряженьем,

Забытый свет, мной виденный лишь миг.

И вот настанет час, час тишины великой,

И в душу низойдёт познанья острый луч:

Услышу рост тогда я мхов на скалах диких,

Проникну в тьму земли и в сны летящих туч;

Постигну тайны я созвучья сфер небесных,

И мысли ангелов узнаю, не страшась;

Увижу в красоте незримо-бестелесной

Я сонм творящих сил, — в тот предреченный час!

И пусть сожжет тот луч глаза и мозг познавший,

Пусть Мудрость вечная убьёт трусливый ум,

— Приди, разящий миг, и дай в себе исчезнуть,

В тебе хочу найти я смерть бескрылых дум!

«Ныне отпущаеши»

Отпусти мою душу незримым лучом

Отлететь к тишине безглагольной…

Рассеки её, Боже, Ты смертным мечом,

Вознося к высоте Предпрестольной!

……………………………………..

Край пути. Сердце ранено отсветом дня.

Время кончилось с жизнию дольней.

Я иду, я иду… Не отвергни меня,

Дай прильнуть к тишине безглагольной…

Ah, die Fruhlung

На зыбких клавишах звучат шаги Весны:

Вся в струнных шорохах, вся в завитушках трелей —

Идёт — и на пути синеют травы-сны,

И влажный снег с ветвей роняют ели.

У талой лужицы грустит влюблённый гном.

Ручьи звенят, сплетаясь в сложной фуге;

И дятел на сосне, как точный метроном,

Считает такт, тоскуя о подруге.

Автограф «Ah, die Fruhlung»

Saalfelden (Tirol)

На крыльце два грустных такса

Созерцают лужу.

В небе туч разбухших кляксы

Шлют вниз дождь и стужу.

Дождь бубнит по черепицам,

Бьёт по стёклам зданий…

Frau Wirtin тычет спицы

В скучное вязанье.

Вот соседские мальчишки

С визгом, писком, давкой,

Закатав свои штанишки,

Пляшут над канавкой.

Сам Herr Wirt, пиджак сняв новый,

Стул придвинув к свету,

Изучает, подняв брови,

Старую газету.

Эригена (IX в.)

«И в день седьмый Господь от дел своих почил».

Interpretatio: возник покой в вещах.

Седьмой день — тишину низвёл и поселил,

Низвёл и поселил и в криках и в лучах.

С тех пор слова людей звучат и не звучат;

С тех пор у синих звёзд надломлены лучи;

И мудрый говорит любви своей: «молчи»;

«Да будет» отошло и близится «назад».

Всё крепнет Тишина; всё ширится в вещах:

То к розе вдруг припав, прозрачный пурпур пьёт,

То слово на устах дрожащее убьёт.

Всё крепнет Тишина. Всё ширится в вещах.

Всё крепнет Тишина. Я верю — близок миг —

И в безответности умрёт последний крик,

И духи и тела — всё канет в глубину

И будем слушать мы Господню Тишину.

Предчувствие

Скоро услышу тебя, Чёрный Лебедь, в душе опустелой, —

Ты пропоёшь мне в тот час о безумья безвестной стране.

Мысли, как блики огней, заблудившихся в топкой трясине,

К зовам той песни прильнут и исчезнут в едином огне!

В ночи бессонные мне уже слышатся шелесты крыльев:

Близится медленный лёт Чёрной птицы, несущей печаль…

Кладбище вечером

(May er hofen)

Огонёчки красные

У немых крестов.

Золотятся ясные

Строчки старых слов:

«Умер. Причастившись Тайн,

Ждёт здесь до суда,

Her Советник Кроненштайн —

Честности звезда!»

Холмики дерновые,

Символ смертных снов.

Цветики лиловые

Жмутся у крестов.

Ангелочки грустные

Над обрезом плит

В лицах — безыскусные

Отсветы молитв.

В душу тихо просится

Блеклый грусти луч…

Над землёй проносятся

Стаи чёрных туч.


Автограф «Кладбище вечером»

Миросозерцание под пулями

То не был мир — лишь мира отсвет смутный,

Сплетеньем ганглиев пленённый звёздный смысл,

Лучи, опутанные сетью цепких числ.

То не был мир — лишь мира отсвет смутный.

Дома к домам прижали камни тесно.

Шёл человек, и мира отсвет нёс.

В его мозгу: созвучья сфер небесных

И близкий стук извозчичьих колёс.

Лишь для него чуть зримыми лучами

К мерцанью фонарей с высот сошла звезда.

Но по плакатам чёрными словами

Ползла чешуйкой букв шуршащая Вражда.

До серафически-окрыленных наитий

Добрызнуть грязью силится Земля.

Мысль метафизика — в клубке паучьих нитей, —

И ломится толпа в затишный сумрак «Я».

…Пять ненавидящих ощупали глазами

Холодный контур лба. Зрачки нашли зрачки.

«Тот против нас, кто не идёт за нами»,

Пять ружей вскинуты и взведены курки.

Мир не погиб. Померк лишь отсвет мира…

Всё те же фонари. Залп. Ругань. Стук шагов.

Над мыслью — гимн семиорбитной Лиры.

Над трупом — пять дымящихся стволов.

Свобода

Великое Слово, шитое на знамёнах,

Сползло тихонько и, узким древком,

Обманув ищеек мести и закона,

Спряталось, израненное, в толстый-чинный том.

Поселилось Слово в звучной умной фразе

В обществе корректных иностранных слов,

Критики, историки, учителя гимназий

Смотрят грустно в буквы сквозь овал очков.

…Но тоскует Слово о великом миге:

Снится алый стяг, шумящий средь ветров.

— Помогите ж, люди, выбраться из книги

Самому несчастному из великих слов.

Курица

Какая извращённость!

На крыльях… вдруг… лететь!!!

Нет, эта современность —

Софизмов сладких сеть!

Ведь крылья (так понятно)

Чтоб укрывать детей,

Как одеялом ватным

От холода ночей.

Эпитафия себе

Когда умру, а это будет скоро, —

Не надо мне слезоточивой ивы,

Живых цветов, фиалок из фарфора,

Запомнить так легко — ведь это будет скоро —

Пусть надо мной растёт, иглясь, крапива

И жалит всех, как мыслью жалил я:

Да будет мне, как и была, тяжка земля.

* * *

И дремля едем до ночлега,

А время гонит лошадей.

Кружит колёсами телега,

И хлест кнута: скорей-скорей.

Упало солнце. День сгорает.

Вот и ночлег. Подземный сон.

Никто меня здесь не встречает…

Телега стала…

Беатриче

У всякой девичьей прозрачной красоты

Есть право ожидать: терцин бессмертных Данта.

И странно девушке, что говорит ей «ты»

Какой-нибудь самец в очках с акцизным кантом.

Глаза прекрасные глядят издалека:

Меж красотой и жизнью — беспредельность.

И заменить канцонного стиха

Не в силах слов влюблённая поддельность.

Не всякой девичьей, далёкой красоте

Дана душа, далёкая от мира:

Вот отчего в кричащей суете

Молчит и ждёт настроенная лира.

Так, променяв легенду на фантом,

Терцины вечности на счастья щебет птичий,

Уходят в старый мир проторенным путём

Отвергнувшие Данта Беатриче.

Книжная душа

Переплетенные книги

Чинно стали в ряд.

На стене считает миги

Белый циферблат.

Щёлкнул ключ. Шаги за дверью.

Дальше. Глуше, тише.

За окном танцуют капли,

Брызжут струи с крыши.

И в тиши сквозь переплёты,

Буквами шурша,

Выползает на свободу

Книжная Душа.

Крылья тихо раскрывает,

Смятые во сне,

И спокойно размышляет,

Сев на корешке.

К белым стенам серый сумрак

Погостить пришёл.

Тень лиловая сквозь стёкла

Поползла на пол.

Душа и книга

На библиотечной полке

одной книгой стало больше:

это оттого, что в мире

одной жизнью стало меньше. —

Я осыпаюсь белыми страницами,

Я облетаю лепестками слов.

Как ночь июльская звездами-летавицами,

Душа исчерчена зигзагным лётом снов.

Над бегом строк, склоняясь, молча никну я:

Меня оденут в буквенный налёт,

И ляжет жизнь под чёрный переплёт.

Полу-душа и полу-книга… — никну я.

Обряд свершён: завит навек я в строки,

Меж фолиантов мудрых погребён.

Роняя пыль, крылами веет Сон.

Обряд свершён: навек завит я в строки.

И дни идут. — Под слоем книжной пыли

Душе, в паучьих нитях, должно ждать, —

Чтоб переплёт истлевший вновь раскрыли

И дали Истине молитву прошептать.

Ты улыбаешься, мыслитель дней грядущих:

Поблек-отцвёл мой стиль, и мысль моя тщетна.

Нам не было дано, как Вам, коснуться Дна:

Отмыслив, смыты мы все плеском дней бегущих.

— Но ты простишь, Грядущий, и поймёшь.

Ты тоже в книге траурной уснёшь.

И ты не человек: завейся в нити строк.

Сон Метафизиков божественно глубок.

Публикация Веры Калмыковой.

Исходник здесь: http://sites.utoronto.ca/tsq/20/kalmykova20.shtml