[159]
ГЛАВА XII
Религия
Римская религия
Римский мир богов — как уже было ранее замечено (стр. 27) — возник из отражения земного Рима в высшей и идеальной сфере созерцания, в которой и малое и великое воспроизводились с мелочной точностью. В этом мире отражалось государство и род, как всякое естественное явление, так и всякое проявление умственной деятельности; — в нём отражались и каждый человек и каждое место и каждый предмет и даже каждое действие, совершавшееся в сфере римского права, и подобно тому, как в земных делах всё находится в постоянном движении то вперед, то назад, вместе с ними всё находилось в движении и в сфере богов. Гений — хранитель какого-нибудь отдельного действия переставал существовать вместе с прекращением самого действия; гений — хранитель отдельного человека жил и умирал вместе с самим человеком, и эти божественные существа можно считать бессмертными только в том смысле, что постоянно вновь нарождаются одинаковые действия и одинаковые люди, а вместе с ними и одинаковые гении. Как над римской общиной царили римские боги, так и над каждой из чужеземных общин царили её собственные боги, но как ни резко было различие между гражданином и негражданином, между римским богом и чужеземным, всё-таки и чужеземцы и чужеземные боги могли приобретать в Риме права гражданства в силу общинного постановления, а когда граждане завоеванного города переселялись в Рим, и их богов приглашали туда же перенести их место пребывания. — Древнейшая римская табель праздничных днейС древнейшей сферой римских богов — в том виде, как она образовалась ранее каких-либо соприкосновений римлян с греками, — мы знакомимся из списка публичных и носящих особые названия праздничных дней (feriae publicae) римской общины: он сохранился в календаре общины и бесспорно представляет самый древний из всех дошедших до нас документов о римской древности. Первое в нём место [160]занимают боги Юпитер и Марс, равно как двойник этого последнего Квирин. Юпитеру посвящены все дни полнолуния (idus), сверх того все праздники вина и многие другие, о которых будет упомянуто далее; его антагонисту, «злому Юпитеру» (Vediovis) было посвящено 21-ое мая (agonalia). Марсу принадлежал первый день нового года, 1-е марта, и главным образом большое военное торжество, происходившее в течение этого месяца, названного по имени самого бога. Этому торжеству предшествовал 27 февраля конский бег (equirria), а его главными днями в течение марта были: день ковки щитов (equirria или Mamuralia, марта 14), день военной пляски на площади народных сходок (quinquatrus, марта 19) и день освящения военных труб (tubilustrium, марта 23). Так как, в случае войны, её начинали с этого праздника, то осенью, после окончания похода, снова справляли праздник Марса — день освящения оружия(аrmilustrium, октября 19). Наконец второму Марсу, т. е. Квирину, принадлежало 17-ое февраля (Quirinalia). Между остальными праздниками первое место занимают те, которые относятся к земледелию и к виноделию, а рядом с ними праздники пастухов играют лишь второстепенную роль. Сюда прежде всего принадлежит длинный ряд весенних праздников в апреле; во время них приносились жертвы: 15 числа Теллу, т. е. кормилице-земле (fordicidia, приносилась в жертву стельная корова), 19 Церере, т. е. богине растительного мира (Cerialia), 21 — плодотворной богине стад Палесе (Parilia), 23 — Юпитеру, как хранителю виноградных лоз и впервые откупориваемых в этот день бочек прошлогоднего сбора (Vinalia), 25 — злому врагу посевов — рже (Robigus: Robigalia). По окончании полевых работ и после успешной уборки жатвы справлялся двойной праздник в честь бога уборки жатвы Конса (от condere) и в честь богини изобилия Опы — сперва немедленно после окончания работы жнецов (августа 21, Consualia; августа 25, Opiconsiva), потом в середине зимы, когда наполняющая амбары благодать может быть оценена по достоинству (декабря 15, Consualia; декабря 19, Opalia); а чуткий здравый смысл древних распорядителей празднествами вставил промеж двух последних праздников праздник посева (Saturnalia от Saëturnus или Saturnus, декабря 17). Точно так и праздник виноградного сока, называвшийся также целебным (meditrinalia, октября 11), потому что свежему виноградному соку приписывали целебную силу, справлялся после окончания сбора винограда в честь Юпитера, как бога вина; но первоначальное значение третьего праздника вина (Vinalia, августа 19) не ясно. Затем следуют в конце года: волчий праздник (Lupercalia, февраля 17), который справляли пастухи [161]в честь доброго бога Фавна, и праздник межевых камней (Terminalia, февраля 23), который справляли земледельцы; сверх того справлялись: двухдневный летний праздник дубрав (Lucaria, июля 19, 21), который, вероятно, был посвящен лесным богам (Silvani), праздник источников (Fontinalia, октября 13) и праздник кратчайшего дня, после которого восходит новое солнце (An-geronalia, Divalia, декабря 21). — В городе, который служил портом для всего Лациума, не могли иметь менее важное значение: праздник моряков в честь морских богов (Neptunalia, июля 23), праздник пристани (Portunalia, августа 17) и праздник реки Тибра (Volturnalia, августа 27). — Ремесла и искусства имели в этой сфере богов только двух заступников — бога огня и кузнечного мастерства, Вулкана, которому, кроме названного его именем дня (Volcanalia, августа 23), был посвящен еще праздник освящения труб (tubilustrium, мая 23) и затем Карменту (Carmentalia, января 11, 15), которую сначала чтили как богиню волшебных заклинаний и песен, а впоследствии стали чтить как покровительницу рождений. — Домашней и семейной жизни были посвящены: праздник богини дома — Весты и праздник гениев кладовой — Пенатов (Vestalia, июня 9); праздник богини рождения[1] (Matralia, июня 11); праздник благословения дома детьми, посвященный Либеру и Либере (Liberalia, марта 17), праздник умерших (Feralia, февраля 21), и трехдневный праздник привидений (Lemuria, мая 9, 11, 13). К сфере гражданских отношений принадлежали два непонятных для нас праздника: бегства царя (Regifugium, февраля 24) и бегства народа (Poplifugia, июля 5), из которых по меньшей мере последний был посвящен Юпитеру, и кроме того праздник семигорья (Agonia или Septimontium, декабря 11). И богу «начала», Янусу, был посвящен особый день (agonia, января 9). Значение некоторых других праздников для нас непонятно; таковы: праздник Фуррины (июля 25), и посвященный Юпитеру вместе с Аккой Ларенцией праздник Ларенталий, который, быть может, был праздником Лар (декабря 23). — В этой табели вполне перечислены те дни общественных [162]празднеств, которые были неизменно установлены, и хотя, без сомнения, исстари существовали сверх того и другие передвижные и случайные праздники, всё-таки и то, что говорится в этой табели и то, что в ней умалчивается, даёт нам возможность заглянуть в такую древнюю эпоху, которая иначе была бы почти совершенно исчезнувшей из наших глаз. В то время, когда эта табель была составлена, уже совершилось слияние древней римской общины с холмовыми римлянами, так как мы находим в ней рядом с Марсом и Квирина; но капитолийский храм ещё не был в ту пору построен, так как в табели нет речи ни о Юноне, ни о Минерве; святилище Дианы на Авентине также ещё не было воздвигнуто, и ещё не было заимствовано от греков никаких религиозных воззрений. Марс и Юпитер.Пока италийское племя жило на полуострове без всяких соприкосновений с внешним миром, как римский, так и вообще италийский культ по всем признакам заключался главным образом в поклонении богу Маурсу или Марсу; это был смертоубийственный бог[2]; его представляли себе преимущественно мечущим копья, охранителем стад и божественным бойцом за гражданство, низвергающим его врагов; само-собой разумеется, что каждая община имела своего собственного Марса, которого считала самым могущественным и самым святым из всех; поэтому и всякое «посвящённое весне» переселение с целью основать новую общину предпринималось под покровительством своего собственного Марса. Марсу посвящён первый месяц года как в римском месяцеслове, — в котором помимо того вовсе не упоминается о богах, — так, по всему вероятию, и в месяцесловах латинском и сабельском; между римскими собственными именами, также вообще не имеющими ничего общего с именами богов, исстари были самыми употребительными: Марк, Мамерк, Мамурий; с Марсом и с его священным дятлом находится в связи древнейшее италийское предсказание; священный зверь Марса — волк служил для римского гражданства чем-то вроде герба, и все священные легенды, какие только была в состоянии создать фантазия римлян, относятся исключительно к богу Марсу и к его двойнику Квирину. Впрочем отец Диовис — это более чистое и более гражданское, нежели воинственное, отражение духа римской общины — занимает в списке праздников более широкое место, чем Марс, а жрец Юпитера стоял по рангу выше обоих жрецов бога [163]войны; но и этот последний играл в том списке выдающуюся роль и даже весьма вероятно, что в то время, когда были установлены праздничные дни, Юпитер занимал по отношению к Марсу такое же место, какое занимал Ормузд по отношению к Мифре, и что в воинственной римской общине и тогда был настоящим средоточием богопочитания воинственный бог смерти со своим мартовским праздником, а богом радующего сердце вина был сам отец Юпитер, но не введённый впоследствии греками «облегчитель забот»[3].
Характер римских богов.В нашу задачу не входит описание римских богов во всех подробностях; но и в интересах истории необходимо обратить внимание на их своеобразный характер, в одно и то же время и далеко не возвышенный и задушевный. Отвлечение и олицетворение составляют сущность как римской, так и эллинской мифологии; эллинский бог также служит выражением для какого-нибудь явления природы или для какого-нибудь понятия, а то, что и римлянину и греку каждое божество представлялось особою личностью, видно из воззрения на отдельных богов как на существа или мужеского или женского пола, и из следующего воззвания к неизвестному божеству: «бог ли ты или богиня, мужчина ли ты или женщина»; отсюда произошло и глубоко вкоренившееся убеждение, что не следует громко произносить имя гения-хранителя общины из опасения, что неприятель, узнавши это имя, станет призывать бога по имени и переманит его за границу. Остатки такого грубого чувственного воззрения связаны именно с именем самого древнего и самого национального из италийских богов — Марса. Но между тем как лежащая в основе всякой религии абстракция повсюду стремится всё к более и более широким понятиям, пытается всё глубже и глубже проникать в самую суть вещей, римские боги, напротив того, постоянно держатся поразительно низкого уровня воззрений и понятий. Между тем как у греков всякая сколько-нибудь недюжинная мысль быстро разрастается в целую группу образов, в целую сферу легенд и идей, напротив того у римлян основная мысль остаётся окоченелой в своей первоначальной наготе. В римской религии нет ничего самобытно ею созданного, что можно бы было поставить наряду с нравственным преображением земной жизни в религии Аполлона, с божественным упоением в поклонении Дионису, с глубокомысленным и таинственным культом хфонийских (подземных) богов и с мистериями. Она, пожалуй, имеет понятие и о «недобром боге» (Ve-diovis), о призраках и привидениях (lemures), а впоследствии также о божествах зловредного воздуха, лихорадки, болезней и, быть [164]может, даже воровства (laverna); но она не была в состоянии возбуждать того тайного ужаса, к которому есть также влечение в человеческом сердце; она не была в состоянии проникнуться тем, что есть непонятного и даже злого в природе и в человеке, и что должно отражаться на религии, если эта религия хочет обнимать все стороны человеческой жизни. В римской религии едва ли было что-либо покрытое таинственностью, кроме названий городских богов Пенатов; но сущность и этих богов была для всякого понятна. — Национальное римское богословие старалось выяснить для себя все сколько-нибудь значительные явления и их свойства, и затем, давши каждому из них надлежащее название, распределить их по разрядам (согласно с той классификацией лиц и вещей, которая лежала в основе частного права), для того, чтоб знать, к какому богу или разряду богов следует обращаться и каким способом, и для того, чтоб указать этот правильный способ толпе (indigitare). Римское богословие в сущности и состояло из таких механически отвлечённых понятий, отличавшихся чрезвычайной простотой и наполовину возвышенных, наполовину забавных; понятия о посеве (saeturnus) и полевых работах (ops), о почве (tellus) и о межевых камнях (terminus) олицетворялись в самых древних и в самых высокочтимых римских божествах. Едва ли не самым своеобразным между всеми римскими богами и конечно единственным, для которого была придумана чисто италийская форма поклонения, был двуглавый Янус; однако и в нём не олицетворяется ничего, кроме выражающей боязливую римскую набожность идеи, что перед начинанием всякого дела следует обращаться с молитвой к «духу открытия»; здесь также сказывается глубокое убеждение, что римские понятия о богах необходимо должны быть распределены по разрядам, между тем как каждый из эллинских богов, благодаря тому, что был одарён более яркою индивидуальностью, стоял от всех других особняком[4]. Едва ли не самым искренним из всех римских верований было верование в гениев-хранителей, [165]витавших и в доме и над домом и в кладовой; в публичном богослужении их чтили под именем Весты и Пенатов, в семейном — под именем лесных и полевых богов Сильванов и главным образом под именем настоящих домашних богов Лазов или Лар, которым постоянно уделялась часть от поданных за семейным столом кушаньев и поклониться которым каждый отец семейства считал, ещё во времена Катона Старшего, своим первым долгом по возвращении из чужбины домой. Но в распределении богов по рангам, эти домашние и полевые боги занимали скорее последнее, нежели первое место; иначе и быть не могло при такой религии, которая отказывалась от идеализации: благочестивое сердце находило для себя самую обильную пищу в самых простых и в самых индивидуальных отвлечённостях, а не в самых широких и всеобщих. Вместе с этим ничтожеством идеальных элементов ясно выступали наружу практические и утилитарные тенденции римской религии, которые хорошо заметны в вышеприведённой таблице праздничных дней. Увеличения имущества и земных благ, доставляемых обработкой полей и разведением скота, мореплаванием и торговлей, — вот чего ожидает римлянин от своих богов; поэтому у римлян быстро и повсеместно вошли в большой почёт бог честного слова (deus fidius), богиня случайности и удачи (fors fortuna) и бог торговли (mercurius), которые зародились из ежедневных житейских сношений, хотя и не успели попасть в вышеприведённую табель праздничных дней. В римском быту так сильно вкоренилась строгая бережливость и склонность к коммерческим спекуляциям, что такими же свойствами неизбежно должны были в высшей степени отличаться те боги, в которых олицетворялся этот быт.
Духи.
О мире духов мы можем сказать лишь немногое. Души усопших — «добрые» (manes) не переставали жить в виде теней в том самом месте, где покоилось тело (dii inferi), и принимали пищу и питьё от переживших их людей. Однако они жили в подземных пространствах, а из подземного мира никакой мост не вёл ни к ходившим по земле людям, ни к витавшим в высших сферах богам. Греческий культ героев был вовсе незнаком римлянам, а вовсе не римское превращение царя Ромула в бога Квирина ясно доказывает, как поздно и как неудачно была сочинена легенда об основании Рима. Имя Нумы было самым древним и самым почтенным из всех, какие упоминались в римских сказаниях; однако этого царя никогда не боготворили в Риме так же, как Тезея в Афинах.
Жрецы.
Древнейшие коллегии жрецов были учреждены для бога Марса; сюда принадлежат главным образом: назначавшийся пожизненно жрец этого общинного бога — «Марсов возжигатель» (flamen Martialis), называвшийся так потому, что он совершал [166]обряд сожигания жертвы, и двенадцать скакунов (salii), — то есть юношей, исполнявших в марте военный танец в честь Марса и сопровождавших этот танец пением. О том, что слияние холмовой общины с палатинской имело последствием удвоение римского Марса и вместе с тем назначение второго марсовского жреца — flamen Quirinalis и второго братства скакунов — salii collini, уже было говорено ранее (стр. 82). Сверх того существовали и другие боги, частью сделавшиеся предметом поклонения еще задолго до основания Рима; для некоторых из них назначались особые жрецы, как, например для Карменты, для Вулкана, для богов портового и речного, а служение некоторым другим поручалось от имени народа особым коллегиям или родам. К числу такого рода коллегий, по всему вероятию, принадлежала коллегия двенадцати «собратьев-земледельцев» (fratres arvales), обращавшихся в мае к «богине-производительнице» (dea diа) с молитвами о восходе посевов, — хотя и подлежит сильному сомнению, чтоб эта коллегия уже в ту эпоху пользовалась таким же почётом, какой ей воздавали во времена империи. Сюда же примыкали: братство Тициев, которому было поручено охранять и поддерживать особый культ римских Сабинов (стр.42), и состоявшие при очаге тридцати курий тридцать куриальных возжигателей (flamines curiales). Уже ранее упомянутый «волчий праздник» (lupercalia) справлялся в феврале месяце для охранения стад в честь «благосклонного бога» (faunus) членами рода Квинктиев и присоединившимися к ним, после инкорпорации холмовых римлян, членами рода Фабиев; это был настоящий карнавал пастухов, во время которого «волки» (luperci) опоясывали своё голое тело козлиными шкурами и рыскали во все стороны, стегая всякого встречного ремнями. И в других родовых культах, община, вероятно, участвовала через своих представителей. — К этому древнейшему богослужению римской общины мало-помалу присоединялись новые способы богопочитания. Самым важным из них был тот, который принадлежал объединившемуся городу, как бы заново основанному путём сооружения большой городской стены и за́мка: в этом культе самый высший и самый лучший из богов — Юпитер Капитолийский, в котором олицетворялся гений римского народа, был поставлен во главе всех римских богов, а состоявший при нём с тех пор возжигатель, Flamen Dialis, составил вместе с двумя жрецами Марса высший жреческий триумвират. В то же время возникли: культ нового единого городского очага или культ Весты и принадлежавший к нему культ общинных Пенатов (стр. 110). Шесть целомудренных дев, как бы в качестве шести дочерей римского народа, несли службу при богине Весте и были обязаны постоянно поддерживать [167]благотворный огонь на общинном очаге в пример (стр. 34) и в назидание гражданам. Это семейно-публичное богопочитание было в глазах римлян самым священным и долее всех языческих культов устояло в Риме от христианских проклятий. Затем, Авентин был отведён Диане, как представительнице латинского союза (стр. 104); но именно потому, что она была представительницей этого союза при ней не состояло особых римских жрецов; кроме того, римская община мало-помалу приучилась поклоняться многим другим богам, или справляя в их честь в установленной форме публичные празднества или возлагая на жреческие коллегии обязанность чтить их от её имени, а при некоторых из них, — как например при богине цветов (Flora) и при богине земных плодов (Pomona) назначала особых возжигателей, так что число этих последних наконец возросло до пятнадцати. Но между этими возжигателями тщательно отличали тех трёх flamines maiores, которые до позднейших времён выбирались только из среды древних гражданских родов подобно тому, как старинные братства палатинских и квиринальских Салиев постоянно сохраняли первенство над всеми другими жреческими коллегиями. Таким образом, необходимая и постоянная служба при богах общины была раз навсегда возложена государством на особые коллегии или на особых должностных лиц, а для покрытия, как надо полагать, довольно значительных расходов на жертвоприношения, были частью приписаны к некоторым храмам земли, частью назначены судебные пени (стр. 71, 152). — Не подлежит сомнению, что публичный культ остальных латинских и, вероятно, также сабельских общин в сущности был такой же; по крайней мере положительно доказано, что Фламины, Салии, Луперки и Весталки были не специально римскими, а общелатинскими учреждениями, и по меньшей мере три первые коллегии первоначально образовались в одноплеменных общинах, как кажется, не по римскому образцу. — Наконец, и каждый гражданин мог делать в сфере своих собственных богов то же, что делало государство в сфере государственных богов, — мог не только приносить жертвы своим богам, но и посвящать им особые места и особенных служителей.
Сведущие люди.
Таким образом в Риме было достаточно и жреческих коллегий и жрецов; однако тот, у кого есть просьба к богу, обращается не к служителю божию, а к самому богу. Всякий, кому было нужно о чём-нибудь попросить или о чём-нибудь спросить, сам взывал к божеству, — община, конечно, устами царя, курия через куриона, всадничество через своих начальников, и никакое вмешательство жрецов не дерзало заслонять или затемнять этот первоначальный и натуральный путь к сношению с божеством. Однако [168]вовсе не легко иметь дело с богом. У него своя особая манера выражаться, понятная только опытному человеку; но кто умеет взяться за это дело, тот, конечно, сумеет не только узнать волю бога, но склонить его в свою пользу, а в крайнем случае даже перехитрить его и вынудить его содействие. Поэтому естественно, что поклонник бога обыкновенно прибегал к сведущим людям и спрашивал их совета, а отсюда возникли те религиозные коллегии сведущих людей, которые были чисто национальным италийским учреждением и которые имели на политическое развитие страны гораздо более сильное влияние, нежели жрецы и жреческие коллегии. Их нередко смешивали с этими последними, но это было ошибкой. На жреческие коллегии возлагалось служение какому-нибудь особому божеству, а коллегии сведущих людей охраняли ненарушимыми предания о тех более всеобщих богослужебных порядках, точное соблюдение которых требовало некоторой опытности и было предметом забот со стороны государства, потому что было в его интересах. Оттого-то эти замкнутые коллегии, пополнявшиеся, конечно, из среды граждан, и сделались хранительницами богослужебных тонкостей и познаний. В римском и вообще в латинском общинном устройстве таких коллегий первоначально было только две: коллегия Авгуров и коллегия Понтификов[5]. Авгуры.Шесть «птицегадателей» (augures) умели объяснять [169]язык богов по полету птиц; это искусство было предметом серьёзного изучения и было доведено до такого совершенства, что имело вид научной системы. Понтифики.Шесть «мостостроителей» (pontifices) получили своё название оттого, что заведовали столько же священным, сколько политически важным делом постройки и, в случае надобности, разрушения моста, который вёл через Тибр. Это были римские инженеры, знакомые с тайнами меры и счёта, вследствие чего на них также была возложена обязанность составлять государственный календарь, возвещать народу о наступлении дней новолуния, полнолуния и праздничных и наблюдать, чтоб каждое богослужебное действие и каждая судебная процедура совершались в надлежащие дни. Так как на них лежал преимущественно перед всеми другими надзор за всем, что касалось богослужения, то и в делах о браках, о завещаниях и об усыновлении к ним предварительно обращались в случае надобности с вопросом, не было ли задуманное дело в чём-нибудь несогласно с божескими законами. От них также зависело установление и обнародование тех общих богослужебных правил для чужеземцев, которые известны под названием царских законов. Этим путём они сосредоточили в своих руках общий высший надзор над римским богослужением, хотя, как кажется, и не в таком широком размере, как после упразднения царской власти; вместе с тем они сделались верховными блюстителями и над всем, что находилось в связи с этим богослужением, — а что же не находилось с ним в связи? Суть своей науки они сами определяли словами «знание божеских и человеческих дел». В сущности именно из недр этой коллегии вышли зачатки как духовного и светского законоведения, так и историографии. Так как всякая историография находится в связи с календарём и с летописью, и так как в римских судах, вследствие их особого устройства, не могли установиться никакие предания, то знание судебной процедуры и самих законов должно было сосредоточиться также в коллегии Понтификов, которая одна была способна давать свои заключения о днях, которые должны считаться присутственными, и по юридическим вопросам, касавшимся религии. — Фециалы.С этими двумя самыми древними и самыми важными коллегиями знатоков религии следует поставить почти наряду коллегию двадцати государственных вестников (fetiales, — слово неизвестного происхождения), которая имела своим назначением хранить, путём преданий, как в живом архиве, содержание договоров, заключённых с соседними общинами, высказывать своё мнение в случаях нарушения установленных договорами обязательств и в крайних случаях настаивать на требовании удовлетворения и на объявлении войны. В сфере международного права [170]фециалы были тем же, чем были понтифики в сфере божественного права и потому, подобно этим последним, имели право не постановлять решения, а указывать, в каком смысле решения должны быть постановлены. — Но как ни был высок почёт, которым всегда пользовались эти коллегии, и как ни были важны и обширны их права, всё-таки римляне и в особенности самые высокопоставленные из римлян никогда не позабывали, что их назначение заключалось не в том, чтоб повелевать, а в том, чтоб давать дельные советы, и не в том, чтоб непосредственно испрашивать ответа богов, а в том, чтоб объяснять смысл ответов, полученных теми, кто обращался к богам с вопросами. Поэтому и самый высокопоставленный жрец не только стоял по своему сану ниже царя, но даже не смел без спроса давать царю советы. От царя зависело наблюдать или не наблюдать за полётом птиц и в первом случае назначать для того время; а птицегадатель только стоял подле царя и в случае надобности объяснял ему язык этих небесных вестников. Точно таким же образом фециал и понтифик могли вмешиваться в вопросы государственного и частного права не иначе, как по приглашению желающих и римляне, несмотря на свою набожность, непреклонно держались правила, что жрецу не должна принадлежать в государстве никакая власть, что он не имеет права ничего приказывать и что он обязан наравне со всеми гражданами повиноваться самому низшему из должностных лиц.
Характер культа.
Римское богопочитание было в сущности основано на привязанности человека к земным благам и только второстепенным образом на страхе, который внушают необузданные силы природы; поэтому оно и заключалось преимущественно в выражениях радости, в пении поодиночке и хором, в играх и в танцах, но главным образом в пиршествах. Как у всех земледельческих народов, питающихся земными продуктами, так и у италийцев убой скота был в одно и то же время и домашним праздником и богослужебным актом; свинья считалась самой приятной для богов жертвой только потому, что жареная свинина была обыкновенным праздничным блюдом. Но всякая расточительность, точно так же, как и всякое чрезмерное ликование были несовместимы с скромным бытом римлян. Бережливость по отношению к богам составляет одну из самых характеристических особенностей самого древнего латинского культа; даже фантазию сдерживала в её разгуле та непреклонная дисциплина, которую нация налагала сама на себя. Вследствие этого латины не были знакомы с теми нравственными недугами, которые порождает разнузданная фантазия. Впрочем и в латинскую религию глубоко проникла вполне нравственная наклонность людей связывать земные преступления и земные [171]наказания со сферой богов и первые считать преступлениями против божества, а вторые — искуплением перед богами. Казнь приговорённого к смерти преступника считалась принесённой богам искупительной жертвой точно так же, как и умерщвление врага в справедливой войне: вор, похитивший в ночное время полевые плоды, расплачивался на виселице за свою вину перед Церерой точно так же, как враг расплачивался на поле сражения за свою вину перед матерью-землёй и перед добрыми духами. Здесь даже встречается страшный принцип замены виновных невинными: если боги разгневались на общину, но остаётся неизвестным, кто именно навлёк на общину их гнев, то их может умилостивить тот, кто добровольно принесёт себя им в жертву (devovere se); так например, извергающая заразу трещина в земле может замкнуться, а наполовину проигранное сражение может превратиться в победу, если какой-нибудь великодушный гражданин бросится в качестве искупительной жертвы в пропасть или на копья врагов. На таком же воззрении был основан обычай посвящения весны, в силу которого обрекали на жертву богам весь рогатый скот и всех людей, которые родятся в данный промежуток времени. Если это можно назвать приношениями в жертву людей, то, конечно, такие приношения принадлежали к числу основных элементов латинской религии; но не следует позабывать, что как бы далеко ни проникал наш взор в прошлые времена, приношения в жертву живых людей ограничивались преступниками, виновность которых уже была доказана перед гражданским судом, и теми невинными людьми, которые добровольно обрекали себя на смерть. Человеческие жертвоприношения иного рода несовместимы с основной мыслью жертвоприношений; если же они и встречаются у индо-германских племён, то они должны быть отнесены к позднейшему периоду нравственного упадка и одичалости. У римлян они никогда не входили в обыкновение за исключением тех редких случаев, когда суеверие и отчаяние искали в ужасе спасения от неминуемой гибели. Следов веры в привидения, страха колдовства и культа мистерий мы находим у римлян сравнительно очень мало. Оракулы и предсказания будущего никогда не имели в Италии такого же значения, какое они имели в Греции и они никогда не могли приобресть там серьёзного влияния на частную и о6щественную жизнь. Но с другой стороны именно поэтому латинская религия и впала в невероятную вялость и сухость и рано превратилась в мелочное и бездушное исполнение религиозных обрядов. Бог италийца, как уже было ранее замечено, был прежде всего вспомогательным орудием для достижения самых реальных земных целей, а это влечение италийцев к тому, что удобопонятно и реально, отпечатлелось на их религиозных воззрениях и не менее [172]ясно заметно на теперешнем почитании итальянцами их святых. У них бог противопоставляется человеку точно так же, как кредитор должнику; каждый из этих богов имеет законно приобретённое право на известные обряды и приношения; но так как число богов так же велико, как и число различных моментов в человеческом существовании, а неисполнение или неточное исполнение обязанностей к каждому богу в надлежащий момент влекло за собою наказание, то одно запоминание всех религиозных обязанностей было делом трудным и требовавшим большой осмотрительности; отсюда и объясняется, почему понтифики, специально изучившие божественное право и умевшие объяснять его требования, достигли необыкновенного влияния. Безупречный человек исполняет установленные обряды богослужения с такой же купеческой аккуратностью, с какой исполняет свои земные обязательства и даже делает лишнее, если и бог с своей стороны сделал что-нибудь лишнее. С богом даже пускаются на спекуляции: данный богу обет, как по своей сущности, так и по своему названию, ничто иное, как заключённый между богом и человеком формальный договор, по которому этот последний обязывается уплатить первому за известные услуги соответствующее вознаграждение, а римское юридическое правило, что никакой договор не может быть заключён чрез заместителей, конечно, было не последней причиной того, что в Лациуме устранялось всякое посредничество жрецов при обращении людей к богам с какими-либо просьбами. Даже точно так, как римский торговец был обязан исполнять условия договора только в их буквальном смысле, так чтоб не наложить никакого пятна на свою честь, и относительно богов, — как учили римские богословы, — можно было давать и принимать вместо самого предмета его изображение. Владыке небес преподносили луковичные и маковые головки для того, чтоб на них, а не на человеческие головы, он направил свои молнии; в искупление жертвы, которой ежегодно требовал для себя отец Тибр, в волны реки ежегодно бросали тридцать сплетённых из прутьев кукол[6]. Здесь понятия о божеском милосердии и об умиротворении бога смешиваются с благочестивым лукавством, которое пытается ввести грозного властелина в заблуждение и отделаться от него путём мнимого удовлетворения. Таким образом, хотя страх, который внушали римские боги, и имел сильное влияние на толпу, но он нисколько не был похож на тот тайный трепет перед вседержащей природой или перед всемогущим божеством, который служил основой для пантеистических и монотеистических религиозных воззрений; на нём лежал земной отпечаток и он в [173]сущности немногим отличался от той робости, с которой римский должник приближался к своему правосудному, но очень пунктуальному и могущественному кредитору. Понятно, что такая религия не способствовала развитию художнических и философских воззрений, а напротив того подавляла их. Грек облекал наивные идеи древнейших времён в человеческую плоть, вследствие чего его понятия о божестве не только обратились в элементы искусств пластического и поэтического, но достигли вместе с тем той всеобщности и той эластичности, которые составляют самую глубокую черту человеческой натуры и именно потому служат основами для всех мировых религий. Благодаря таким свойствам греческой религии, простое созерцание природы могло достигнуть глубины космогонических воззрений, а простое нравственное понятие — глубины всеобъемлющих гуманистических воззрений, и в течение долгого времени греческая религия была в состоянии обнимать все физические и метафизические понятия нации, то есть всё идеальное её развитие, и расширяться в глубь и в ширину соразмерно с увеличивавшимся содержанием, пока фантазия и философия не разорвали в куски сосуд, который был ими наполнен. Напротив того, в Лациуме воплощение понятий о божестве было таким наглядным, что на нём не могли воспитаться ни художники, ни поэты; к тому же латинская религия всегда чуждалась искусства и даже относилась к нему враждебно. Так как бог не был и не мог быть ничем иным, как одухотворением земного явления, то он находил и постоянное для себя место жительства (templum) и своё видимое изображение именно в этом земном явлении; созидаемые человеческими руками стены и идолы могли только исказить и затемнить духовное представление. Поэтому первоначальное римское богослужение не нуждалось ни в изображениях, ни в жилищах богов и хотя в Лациуме — вероятно по примеру греков — уже с ранних пор стали чтить бога в его изображении и построили для него домик (aedicula), но такое наглядное представление считалось несогласным с законами Нумы и вообще нечистым и чужеземным. Разве только за исключением двуглавого Януса, в римской религии не было ни одного созданного ею самой божеского изображения и ещё Варрон подсмеивался над толпой, требовавшей кукол и картинок. Отсутствие всякой творческой силы в римской религии было также главной причиной того, что римская поэзия и ещё более римская философия никогда не возвышалась над уровнем совершенного ничтожества. — И в практической сфере обнаруживается то же различие. Римская община извлекла из своей религии ту практическую пользу, что жрецы и в особенности понтифики облекли в определённую форму нравственные законы, которые в ту эпоху, ещё незнакомую с полицейской опекой государства над гражданами, с одной стороны [174]заменяли полицейский устав, а с другой предавали нарушителей нравственных обязанностей суду богов и налагали на них божеские кары. Кроме наложения религиозных кар на тех, кто не соблюдал святости праздничных дней, и кроме рациональной системы хлебопашества и виноделия, о которой будет идти речь далее, к постановлениям первого разряда принадлежат, между прочим, культ очага и Лар (стр. 165),отчасти связанный с санитарно-полицейскими соображениями, а главным образом сжигание трупов, которое было введено у римлян необыкновенно рано, — гораздо ранее, чем у греков, — и которое предполагает такое рациональное воззрение на жизнь и на смерть, какого не знали в самые древние времена и до какого не дошли даже в наше время. Что латинская народная религия была способна осуществлять такие и другие им подобные нововведения, должно быть поставлено ей в немаловажную заслугу. Но ещё важнее было её нравственное влияние. Если муж продавал жену или отец — женатого сына, если ребёнок бил отца или невестка — тестя, если патрон нарушал долг чести по отношению к гостю или к клиенту, если сосед самовольно передвигал с места межевой камень или если вор похищал в ночное время жниво, которое оставляли без охраны, полагаясь на людскую совесть, — то божеское проклятие с той минуты тяготело над головою виновного. Это не значит, что навлёкший на себя проклятие человек (sacer) был лишён покровительства законов: опала такого рода была бы противна всяким понятиям о гражданском порядке и к ней прибегали в Риме в исключительных случаях в эпоху сословных распрей лишь под видом усиления религиозной анафемы. Приведение такого божеского проклятия в действие не было делом ни кого-либо из граждан, ни лишённых всякой власти жрецов. Проклятый должен был прежде всего подлежать божеской каре, а не той, которая налагается человеческим произволом, и уже одно благочестивое народное верование, на котором было основано такое проклятие, само по себе служило наказанием для легкомысленных и злых людей. Но результаты анафемы этим не ограничивались: царь имел право и был обязан привести её в действие и после того, как по его добросовестному убеждению был удостоверен факт, достойный по закону проклятия, он должен был удовлетворить оскорблённое божество, убив проклятого, как убивают жертвенных животных (supplicium), и этим способом очистить общину от преступления, совершённого одним из её членов. Если преступление принадлежало к разряду незначительных, то смертная казнь виновного заменялась принесением в жертву животного или каким-нибудь другим приношением. Таким образом для всего уголовного права служило главной основой религиозное понятие об [175]очистительных жертвах. — Но религия Лациума не сделала ни одного шага далее такого способа поддерживать гражданский порядок и нравственность. Эллада стояла в этом отношении неизмеримо выше Лациума, так как была обязана религии не только всем своим умственным развитием, но и своим национальным единством в той мере, в какой действительно достигла этого единства; всё, что было великого в эллинской жизни и всё, что было в ней общим национальным достоянием, вращалось в сфере божественных прорицалищ и празднеств, в сфере Дельф, Олимпии и в царстве дочерей веры — муз. Однако именно в этом отношении о6наруживаются те преимущества, которые имел Лациум над Элладой. Благодаря тому, что латинская религия была низведена на уровень обыденных воззрений, она была для всякого понятна и для всякого доступна, вследствие чего римская община и не утратила своего гражданского равенства, между тем как Эллада, в которой религия достигла одной высоты с мышлением лучших людей, с самой ранней поры испытала на себе всё, что есть полезного и вредного в умственной аристократии. И латинская религия, подобно всем другим, возникла из бездонной глубины верований, а её прозрачный мир ду́хов может казаться пустым только поверхностному наблюдателю, способному принять прозрачность вод за доказательство их незначительной глубины. Такая искренняя вера, конечно, должна с течением времени исчезнуть так же неизбежно, как исчезает утренняя роса под лучами восходящего солнца, и латинская религия также впоследствии иссякла; но латины хранили в себе наивную способность веровать долее почти всех других народов и в особенности долее греков. Подобно тому, как различные цвета создаются солнечным светом и вместе с тем ослабляют его, — искусство и наука создаются верой, но вместе с тем разрушают её, и как ни всесильно властвует в сфере верований необходимость одновременного развития и разрушения, однако, в силу беспристрастного закона природы, и на долю эпохи наивных верований достаются такие результаты, которых следующие эпохи тщетно стараются достигнуть. Именно то сильное умственное развитие эллинов, которым был создано всегда остававшееся неполным их религиозное и литературное единство, отняло у них возможность достигнуть настоящего политического единства, лишив их того простодушия, той гибкости характера, того самоотвержения и той способности к слиянию, которые необходимы для всякого государственного объединения. Поэтому уже пора было бы отказаться от того ребяческого воззрения на историю, которое дозволяет хвалить греков только в ущерб римлянам, а римлян только в ущерб грекам; как не следует отвергать достоинств дуба оттого, что рядом с ним цветёт роза, так точно не следует ни хвалить [176]ни хулить эти два самых величественных государственных организма, какие только были созданы древностью, а следует понять, что их обоюдные преимущества обусловливались их недостатками. Самая важная причина различия двух наций, без сомнения, заключалась в том, что Лациум вовсе не приходил в соприкосновение с востоком, а Эллада вступила в такое соприкосновение в эпоху своего возникновения. Ни один из живущих на земле народов не был так велик, чтоб мог только своими собственными силами создать такую удивительную цивилизацию, как эллинская или как позднейшая христианская; таких блестящих результатов история достигала там, где арамейские религиозные идеи проникали в индо-германскую почву. Но если именно потому Эллада была прототипом чисто гуманного развития, то Лациум будет навсегда служить прототипом национального развития, а мы, в качестве их потомков, должны чтить их обоих и должны учиться у них обоих.
Иноземные культы.
Таков был характер и таково было влияние римской религии в её ничем не стеснённом и чисто национальном развитии. Её национальный характер ничего не утрачивал от того, что она с древнейших времён заимствовала от иноземцев и обряды и сущность богопочитания, точно так же, как вследствие дарования гражданского права нескольким иноземцам римское государство не утрачивало своей национальности. Что римляне исстари обменивались с латинами как товарами, так и богами, разумеется само собой; гораздо более достойно внимания переселение иноплеменных богов и заимствование богослужебных обрядов от иноплеменников. Об особом сабинском культе Тициев уже было говорено ранее (стр. 166). Но сомнительно, заимствовались ли божественные идеи также из Этрурии, так как древнейшее название гениев — Лазы (от lascivus) и название богини памяти Минервы (mens, menervare), хотя обыкновенно считаются по происхождению этрусскими, но судя по филологическим указаниям, должны быть причислены скорее к латинским. Во всяком случае достоверно и сверх того вполне согласно со всем, что мы знаем о римских сношениях с чужеземцами, — что греческий культ нашёл для себя доступ в Риме и ранее и в более широких размерах, чем какой-либо другой из иноземных культов. Древнейшим поводом для таких позаимствований послужили греческие прорицалища. Язык римских богов вообще ограничивался словами да и нет и по большей мере выражением божественной воли при метании жребиев[7]. [177]которое, как кажется, было италийского происхождения, между тем, как уже с древнейших времен, — но конечно лишь вследствие оказанного востоком влияния — более словоохотливые греческие боги произносили целые изречения. Римляне рано стали запасаться такими советами на случай надобности, и потому копии с листочков пророчицы и жрицы Аполлона, кумской Сивиллы были в их глазах очень ценным подарком от тех греков, которые приезжали к ним в гости из Кампании. Для чтения и объяснения этой волшебной книги была с древних пор учреждена особая коллегия из двух сведущих людей (duoviri sacris faciundis), стоявшая по своему рангу только ниже коллегий авгуров и понтификов и к ней были прикомандированы на счёт общины два знающих греческий язык раба; к этим хранителям прорицаний обращались в сомнительных случаях, когда для предотвращения какой-нибудь беды нужно было совершить богослужебное действие, а между тем не знали, к какому богу и в какой форме следует обратиться. Даже к дельфийскому Аполлону рано стали обращаться римляне, нуждавшиеся в каком-нибудь совете; кроме ранее упомянутых легенд (стр. 139), об этих сношениях свидетельствуют частью вошедшее во все известные нам италийские наречия и тесно связанное с дельфийским оракулом слово thesaurus, частью древнейшая римская форма имени Аполлона — Aperta, т. е. открыватель; эта форма была искажением дорийского слова Apellon и обличала свою древность именно своим варварством. И греческого Геракла рано стали чтить в Италии под именами Herclus, Hercoles, Hercules; но там смотрели на него по-своему и сначала, как кажется, считали его богом рискованной наживы и необыкновенного обогащения, вследствие чего на его главный алтарь (ara maxima), находившийся на воловьем рынке, полководец обыкновенно клал десятую долю захваченной добычи, а торговец — десятую долю барыша. Поэтому он вообще считался богом торговых сделок, которые часто заключались в самые древние времена у его алтаря и скреплялись присягой, и стало быть имел некоторое сходство с древним латинским богом «верности данному слову» (deus fidius). Поклонение Геркулесу рано сделалось одним из самых распространённых; по словам одного древнего писателя, его чтили во всех уголках Италии и его алтари стояли как на городских улицах, так и на просёлочных дорогах. Римлянам также издавна были знакомы: боги мореплавателей Кастор и Полидевк или по-римски Поллукс, бог торговли Гермес — римский Меркурий, и бог врачевания Асклапий или Эскулапий, хотя поклонение этим богам началось лишь в более позднюю пору. Название праздника «доброй богини» (bona-dea) — damium, соответствующее греческому δάμιον или [178]δήμιον, быть может также должно быть отнесено к этой эпохе. Старинным позаимствованиям следует приписать и то, что старинный Liber pater римлян впоследствии считался «Отцом Освободителем» и слился с греческим богом вина «Разрешителем» (Lyaeos) и то, что римский бог глубины стал называться «Расточителем богатств» (Плутон — Dis pater); однако название супруги этого последнего бога, Персефоны перешло, при помощи изменения гласных и переносного смысла, в римскую Прозерпину, то есть произрастительницу. Даже богиня римско-латинского союза, авентинская Диана, как кажется, была копией союзной богини малоазиатских ионян, эфесской Артемиды; по крайней мере то резное её изображение, которое находилось в римском храме, было сделано по эфесскому образцу (стр. 111). Арамейская религия имела в ту эпоху слабое и косвенное влияние на Италию только этим путём, — чрез посредство рано проникнувшихся восточными понятиями мифов об Аполлоне, Дионисе, Плутоне, Геракле и Артемиде. При этом ясно заметно, что греческая религия проникала в Италию преимущественно путём торговых сношений и что торговцы и мореплаватели прежде всех принесли туда греческих богов. — Однако эти частные позаимствования из чужих краёв имели лишь второстепенное значение, а те остатки древнего обыкновения представлять в символах явления природы, к которым можно отнести и сказание о быках Кака (стр. 18), исчезли почти бесследно, так что в целом можно считать римскую религию за органическое создание того народа, у которого мы её находим.
Сабельская религия.
Богопочитание сабельское и умбрийское, — судя по тем немногим сведениям, какие дошли до нас, — было основано на совершенно одинаковых воззрениях с латинским, отличаясь от этого последнего только местной окраской и внешними формами. О том, что оно отличалось от латинского, самым несомненным образом свидетельствует учреждение в Риме особого братства для соблюдения сабинских обрядов (стр. 43); но именно это учреждение и представляет поучительный пример того, в чём заключалось то различие. Наблюдение над полётом птиц было у обоих племён обыкновенным способом вопрошать богов; но Тиции делали свои наблюдения над одними птицами, а рамнийские авгуры над другими. Повсюду, где мы находим данные для сопоставлений, обнаруживается один и тот же факт: у обоих племён боги суть отвлечённые понятия о том, что делается на земле и по своей натуре безличны, но выражение такого понятия о богах и обряды различны. Понятно, что для тогдашнего культа эти отступления казались важными; если же действительно существовали более резкие различия, то мы уже не в состоянии их уловить.
Этрусская религия.
Но из дошедших до нас остатков этрусского богослужения [179]веет иным духом. В них играют главную роль более мрачная, но тем не менее скучная мистика, случайное совпадение чисел, толкование примет и то преобладание чистой бессмыслицы, которое находит во все времена поклонников. Этрусский культ знако́м нам далеко не в такой же полноте и чистоте, как латинский; но если позднейшие нововведения и внесли в него некоторые новые черты, если предания познакомили нас именно с теми его установлениями, которые отличаются самым мрачным и самым фантастическим характером и более всех других уклоняются от латинского культа (а как в том так и в другом нельзя сомневаться), то всё-таки у нас ещё остаётся достаточно данных для того, чтоб считать мистику и варварство этого культа за настоящий продукт этрусского народного характера. — Нет возможности с точностью определить, в чём заключалась внутренняя противоположность между недостаточно нам знакомым этрусским понятием о божестве и латинским; но можно положительно утверждать, что между этрусскими богами выступают на первый план злые и радующиеся чужому несчастью, что самый культ жесток и даже заключает в себе приношение в жертву военнопленных, — так например в Цере были умерщвлены взятые в плен фокейцы, а в Тарквиниях взятые в плен римляне. Вместо созданного воображением латинов, спокойного подземного мира усопших «добрых духов», здесь появляется настоящий ад, в котором путеводитель мёртвых — дикая наполовину зверская фигура старца с крыльями и с большим молотом — загоняет несчастные души на пытку при помощи ударов и змей; впоследствии, фигура этого старца послужила в Риме при кулачных боях моделем[8] для костюма того, кто уносил с места борьбы трупы убитых. С этим миром теней была так неразрывно связана идея о мучениях, что даже был придуман способ избавиться от них: путём принесения некоторых таинственных жертв можно было переселить несчастную душу в сферу высших богов. Замечательно то, что для заселения своего подземного мира, этруски рано заимствовали от греков их самые мрачные представления, как например учение об Ахеронте и о Хароне, играющее важную роль в мудрости этрусков. — Но всего более этруски занимались объяснением примет и чудесных знамений. Правда и римляне распознавали в природе голос богов, но их птицегадатели понимали только простые знамения и умели делать только общие выводы о том, будет ли исход дела счастлив или несчастлив. Нарушение обыкновенного порядка в природе считалось у них предвестием несчастья и препятствовало исполнению задуманного дела; так например в случае грозы с молнией и громом народное собрание расходилось; римляне даже старались устранять неестественные [180]явления, — так например у них торопливо убивали детей, родившихся уродами. Но этим не ограничивались на той стороне Тибра. Глубокомысленный этруск рассказывал верующему, — по наблюдению над молниями и над внутренностями жертвенных животных, — всю его будущность до малейших подробностей, и чем страннее был язык богов, чем удивительнее были знамения и чудесные явления, тем с большею уверенностью настаивал он над тем, что предсказывал, указывая при этом и способ, которым можно предотвратить беду. Таким образом возникли наука о молниях, гадание по внутренностям животных, толкование чудесных знамений, и всё это было выработано со всею мелочною точностью рассудка, витающего в сфере абсурдов, — а в особенности наука о молниях. Её прежде всех преподал этрускам и тотчас вслед за тем умер Тагес, — выкопанный из земли одним пахарем невдалеке от Тарквиний карлик с детской наружностью и с седыми волосами, — точно будто в лице этого карлика хотело само себя осмеять сочетание детской наружности со старческим бессилием. Ученики и преемники Тагеса объясняли, какие боги имеют обыкновение метать молнии; как узнавать по месту на небе и по цвету молнии от какого бога она исходит; предвещает ли молния долговременное положение вещей или единичное событие, а в этом последнем случае, должно ли событие совершиться непременно в назначенный срок или же его можно на некоторое время отдалить при умении взяться за это дело; как упавшую молнию похоронить или как заставить упасть ту молнию, которая только грозит падением, — и множество изумительных фокусов, в которых иногда проглядывает стремление к наживе. Что такое фокусничество было совершенно не в римском духе, видно из того, что даже впоследствии, когда к нему стали прибегать в Риме, не делалось никакой попытки ввести его в постоянное употребление; в ту эпоху римляне ещё довольствовались своими собственными и греческими оракулами. — Этрусская религия стоит выше римской в том отношении, что в ней появились по меньшей мере зачатки облечённых в религиозные формы умозрений, которых вовсе не заметно в римской религии. Над этим миром с его богами царят другие невидимые боги, к которым обращается за указаниями даже этрусский Юпитер; но этот мир конечен; так как он имел начало, то ему настанет и конец по истечении известного периода времени, в котором отдельные моменты измеряются веками. Трудно судить о том, каково некогда было умственное содержание этой этрусской космогонии и философии; но как тот, так и другой, по видимому, были издревле свойственны нелепый фатализм и бессмысленные сопоставления чисел.
Римская история. Том I / Т. Моммзен; пер. В. Неведомского. — М.: 1887.