Послание к Н. И. Гнедичу (Батюшков)

(перенаправлено с «Послание к Н. И. Гнедичу»)
Послание к Н. И. Гнедичу

Что делаешь, мой друг, в Полтавских ты степях
И что в стихах
Украдкой от друзей на лире воспеваешь?
С Фингаловым певцом мечтаешь
Иль резвою рукой
Венок красавице сплетаешь?
Поешь мечты, любовь покой.
Улыбку томныя Корины
Иль страстный поцалуй шалуньи Зефирины?
10Все, словом, прелести Цитерских уз —
Они так дороги воспитаннику Муз —
Поешь теперь, а твой на Севере приятель,
Веселий и любви своей летописатель,
Беспечность полюбя, забыл и Геликон.
Терпенье и труды ведь любит Аполлон —
А друг твой славой не прельщался.
За бабочкой смеясь, гонялся,
Красавицам стихи любовные шептал
И, глядя на людей — на пестрых кукл — мечтал:
20«Без скуки без забот не лучше ль жить с друзьями.
Смеяться с ними и шутить,
Чем исполинскими шагами
За славой побежать и в яму поскользить?»
Охоты, право не имею
Чрез то я сделаться смешным
И умным, и глупцам, и злым,
Иль, громку лиру взяв, пойти вослед Алкею,
Надувшись пузырем, родить один лишь дым,
Как Рифмин, закричать: «Ликуй, земля со мною!
30Воспряньте камни, лес! Зрю Муз перед собою!
Восторг! Лечу на Пинд!.. Простите что упал:
Ведь я Пиндару подражал!»
Что в громких песнях мне? Доволен я мечтами
В покойном уголке тихонько притаясь
Но с светом вовсе не простясь!
Играя мыслями, я властвую духами

Мы право не живем
На месте всё одном,
Но мыслями летаем;
40То в Африку плывем,
То на развалинах Пальмиры побываем,
То трубку выкурим с султаном иль пашой.
Или, пленяся вдруг султановой женой,
Фатимой томной, молодой,
Тотчас дарим его рогами;
Смеемся муфтию, деремся с визирями,
И после, убежав (кто в мыслях не колдун?), —
Увидим стройных Нимф, услышим звуки струн.
И где ж очутимся? На бале и в Париже!
50И так мечтанием бываем к счастью ближе,
А счастие лишь там живет,
Где нас, безумных, нет.
Мы сказки любим все, мы — дети, но большие.
Что в истине пустой? Она лишь ум сушит,
Мечта всё в мире золотит,
И от печали злыя
Мечта нам щит.
Ах, должно ль запретить и сердцу забываться,
Поэтов променя на скучных мудрецов!
60Поэты не дают с фантазией расстаться,
Мы с ними посреди Армидиных садов,
В прохладе рощ тенистых
Внимаем пению Орфеев голосистых.
При шуме ветерков на розах нежных спим
И возле Нимф вздыхаем,
С богами даже говорим,
А с мудрецами лишь болтаем,
Браним несчастный мир да рассердясь… зеваем.

...........................
70Так сердце может лишь мечтою услаждаться!
Оно всё хочет оживить:
В лесу на утлом пне друидов находить,
Укрывшихся под ель, рукой времян согбенну,
Услышать Барда песнь священну,
С Мальвиною вздохнуть на берегу морском
О ратнике младом.
Всё сердцу в мире сем вещает.
И гроб безмолвен не бывает,
И камень иногда пустынный говорит:
80Герой здесь спит!

Так сердцем рождена Поэзия любезна,
Как нектар сладостный, приятна и полезна.
Язык ее — язык богов;
Им дивный говорил Омир, отец стихов.
Язык сей у творца берет Протея виды.
Иной поет любовь: любимец Афротиды,
С свирелью тихою, с увенчанной главой,
Вкушает лишь покой,
Лишь радости одни встречает
90И розами стезю сей жизни устилает.
Другой,
Как славный Тасс, волшебною рукой
Являет дивный храм природы
И всех чудес ее тьмочисленные роды:
Я зрю то мрачный ад,
То счастия чертог, Армидин дивный сад;
Когда же он дела героев прославляет
И битвы воспевает,
Я слышу треск и гром я слышу стон и крик…
100Таков Поэзии язык!

Не много ли с тобой уж я заговорился?
Я чересчур болтлив: я с Фебом подружился.
А с ним ли бедному поэту сдоброватъ?
Но чтоб к концу привесть начатое маранье.
Хочу тебе сказать,
Что пременить себя твой друг имел старанье,
Увы и не успел! Прими мое признанье!
Никак я не могу одним доволен быть,
И лучше розы мне на терны пременить,
110Чем розами всегда одними восхищаться.
И так, не должно удивляться,
Что ветреный твой друг —
Поэт, любовник вдруг
И через день потом философ с грозным тоном.
А больше дружен с Аполлоном,
Хоть и нейдет за славы громом,
Но пишет всё стихи.
Которы за грехи,
Краснеяся, друзьям вполголоса читает
120И первый сам от них зевает.

1805

Примечания

Впервые — в «Цветнике» 1809, ч. II, № 5, май, стр. 184—192, под инициалами К. Б. В дальнейшем не перепечатывалось и введено только в Майковское издание. По указанию самого поэта, написано им в возрасте 17 лет, т. е. в первой половине 1805 г. (Гнедич был в «полтавских степях» в 1805 г.). Это первое из многочисленных посланий Батюшкова к Гнедичу. Письмо, при котором оно было послано, не сохранилось. Однако Батюшков вспоминает о нем в позднейшем письме от октября — ноября 1810 г. (Соч., под ред. Майкова, т. III, стр. 62—66. См. еще на стр. 628 сноску, уточняющую дату письма). Первоначально Батюшков взял эпиграфом к посланию стихи из Парни: Le ciel, qui voulait mon bonheur, || Avait mis au fond de mon coeur || La paresse et l’insouciance… [«Небо, пожелавшее, чтобы я был счастлив, вложило в глубину моего сердца леность и беспечность».] Эпиграф этот послужил поводом к забавному «анекдоту», который Батюшков тут же и рассказывает Гнедичу. В момент написания послания он служил в канцелярии своего родственника М. Н. Муравьева, бывшего попечителем Московского университета. Ближайший начальник Батюшкова был недоволен нерадивостью в исполнении им его служебных обязанностей, и однажды, застав его вместо деловых бумаг за стихотворным посланием, представил последнее самому попечителю в качестве вещественного доказательства «лености и беспечности» автора, в которых он сам сознается словами эпиграфа. Никаких неприятных последствий для Батюшкова это однако не имело. М. Н. Муравьев рассмеялся и оставил стихи себе на память. Для нас эпиграф важен в том отношении, что является первым указанием влияния на Батюшкова Парни, столь значительного в его дальнейшем творчестве. Стихи 80—81: «Так сердцем рождена поэзия любезна, как нектар сладостный, приятна и полезна» явно подсказаны известными строками Державина из оды «Фелице»: «Поэзия тебе любезна, приятна, сладостна, полезна…» В лице Рифмина, подражающего Алкею и Пиндару, Батюшковым высмеивается А. Ф. Мерзляков. Поэт, «поющий любовь» (ст. 85—89) — Гораций.