Падающие звёзды (Мамин-Сибиряк)/XLVII/ДО
Докторъ Гаузеръ появился въ домѣ Бургардта съ немного виноватымъ видомъ и, въ свое оправданіе, сказалъ Бургардту:
— А я все-таки былъ правъ, хотя вы и не были виноваты, какъ я думалъ…
— Оставимте этотъ разговоръ, — отвѣтилъ Бургардтъ. — Кто виноватъ — не наше дѣло.
Присутствіе доктора какъ-то всѣхъ оживило. Анита не отходила отъ него. Ей казалось, что такой старый и почтенный человѣкъ долженъ знать больше всѣхъ, и поэтому она приставала къ нему со всевозможными вопросами и даже показала свою новую шубку.
— Не правда-ли, докторъ, какая хорошенькая шубка?
— О, очень.
Старикъ по этому случаю прочелъ ей цѣлую лекцію по спорнымъ вопросамъ гигіены спеціально женскихъ костюмовъ, начиная съ древнѣйшихъ временъ и кончая современными модами.
Вначалѣ Бургардтъ очень обрадовался доктору, а потомъ замѣтилъ, какъ онъ его тщательно наблюдаетъ и время отъ времени задаетъ разные наводящіе вопросы. Очевидно, составился цѣлый заговоръ, въ которомъ приняли участіе Бачульская, Шипидинъ и докторъ.
— Они, кажется, считаютъ меня за сумасшедшаго, — съ горечью думалъ Бургардтъ. — А всѣхъ подняла на ноги милѣйшая Марина Игнатьевна…
А потомъ у него явились другія мысли. Дѣло въ томъ, что сейчасъ точно считали своей обязанностью по очереди дежурить въ его мастерской и упорно слѣдили за его работой. Это вниманіе начинало его раздражать. Очевидно, всѣхъ интересовала не его работа въ готовомъ видѣ, а то, какъ онъ работаетъ. Но случайные гости приходили и уходили, а за то оставался Гаврюша, отъ котораго уже некуда было дѣваться. Онъ слѣдилъ за нимъ съ какимъ-то озлобленнымъ упорствомъ и отмѣчалъ малѣйшій промахъ. Въ послѣднемъ отношеніи Гаврюша сдѣлалъ большіе успѣхи, и Бургардтъ чувствовалъ себя неловко, выслушивая его замѣчанія. Разъ онъ не вытерпѣлъ и сказалъ:
— Гаврюша, скажите откровенно, за что вы меня ненавидите?
— Я?!. Васъ ненавижу? — притворно изумился Гаврюша. — Развѣ я могу васъ ненавидѣть, Егоръ Захарычъ? Я отлично понимаю ту неизмѣримую разницу, которая существуетъ между нами. Вы — корифей, гордость русскаго искусства, а я безвѣстная тля. Я только состою при искусствѣ изъ милости и отлично это понимаю…
Съ Гаврюшей невозможно было разговаривать. Онъ притворялся и лгалъ съ открытымъ лицомъ. Про себя Бургардтъ рѣшилъ, что непремѣнно разстанется съ нимъ послѣ весенней выставки въ академіи художествъ. Очевидно, Гаврюшу заѣдала профессіональная зависть, какъ это случается нерѣдко. Превосходство учителя угнетало и мучило его до послѣдней степени. За спиною Гаврюши, Бургардту чувствовалась направляющая и благословляющая рука Саханова.
Бургардтъ усиленно работалъ для выставки, чтобы закончить все. Онъ гналъ работу, точно на пожаръ. Въ его головѣ складывались уже другіе замыслы и новые сюжеты. Въ сущности, скульптура точно застыла въ средѣ другихъ отраслей искусства, какъ живопись или музыка. Что-нибудь новое трудно было найти, да и новости эти появлялись на выставкахъ единицами, какъ единицами являлись и сами скульпторы, не смотря на страстную жажду найти новые пути и новыя средства. Новаторство выражалось большею частью въ какихъ-то болѣзненныхъ формахъ. Что больше всего огорчало Бургардта, такъ это то, что скульптура оставалась какъ-то внѣ текущей жизни, повторяя избитые темы и пріемы.
Давно обѣщанная Сахановымъ статья "о голой женщинѣ въ искусствѣ" появилась только на святкахъ и произвела извѣстную сенсацію, хотя являлась только дополненіемъ статьи о роли мецената въ искусствѣ. Большое мѣсто въ этой статьѣ было отведено скульптурѣ, гдѣ, по выраженію автора, голая женщина царитъ по преимуществу. Обсуждая этотъ вопросъ, Сахановъ проявилъ много пуританизма и горячо возмущался, что скульптурная голая женщина такъ нахально лѣзетъ въ глаза на каждой выставкѣ. Если въ древности она являлась олицетвореніемъ извѣстныхъ религіозныхъ представленій, если въ Греціи, во времена ея цвѣтущаго періода, она служила выраженіемъ культа красоты, то въ наше время, время пара и электричества, голая скульптурная женщина обязана своимъ существованіемъ только разнузданному вкусу современныхъ богачей и дурнымъ инстинктамъ прогнившей до мозга уличной толпы. Въ общемъ — она только иллюстрація страшнаго упадка здоровыхъ вкусовъ современнаго общества и показатель его полной испорченности. Вѣдь если-бы показалась живая голая женщина, будь она первая красавица — на улицѣ, ее забрали-бы въ участокъ за нарушеніе общественныхъ приличій, а скульптурная голая женщина показывается всѣмъ, выставляется въ общественныхъ мѣстахъ и даже нашла себѣ мѣсто на надгробныхъ памятникахъ. Но особенно досталось голой женщинѣ въ русскомъ искусствѣ, какъ продукту, имѣвшему единственную цѣль — разжигать еще болѣе разнузданное барское воображеніе. Въ западной Европѣ всѣ эти голыя богини и нимфы имѣли еще хоть какой-нибудь raison d'être, какъ печальное наслѣдство сгнившаго до корня язычества, а ужъ мы взяли эту языческую голь совершенно зря, изъ обезьянства. Развѣ эти богини говорятъ что-нибудь нашему уму или чувству, кромѣ подслуживающагося разжиганія похоти ничтожной кучки, ополоумѣвшей отъ своего родного крѣпостнаго разврата съ разными Матрешками и Палашками? Правда, что русскимъ художникамъ въ этомъ отношеніи далеко до французскихъ, но все-таки и мы платимъ вполнѣ достаточную дань голой женщинѣ, какъ товару выгодному и ходкому. И т. д., и т. д. Общее впечатлѣніе статьи оставалось все-таки незаконченнымъ, точно Сахановъ что-то не договаривалъ. Нѣсколько избитыхъ остротъ не прибавили пикантности пикантному и безъ того сюжету. Очевидно, Сахановъ началъ исписываться и повторять самого себя.
— Да, тоже конченный человѣкъ, — невольно подумалъ Бургардтъ, перелистывая статейку. — Его время прошло…
Удивительнѣе всего было то, что въ статьѣ попадалось много цѣнныхъ мѣстъ, но они какъ-то совершенно терялись среди остального хлама, точно тѣ монеты, которыя теряются на улицѣ въ уличномъ мусорѣ. Это потерянное золото уже не производило впечатлѣнія, какъ сухой трескъ холостого заряда.
У Саханова была привычка провѣрять по живымъ людямъ произведенное его статьей впечатлѣніе, и онъ объѣзжалъ своихъ знакомыхъ, чтобы узнать ихъ мнѣніе, причемъ къ свѣдѣнію, какъ у большинства авторовъ, принимались только благопріятные отзывы и похвалы, а все непріятное отметалось. Черезъ недѣлю по выходѣ статьи Сахановъ пріѣхалъ къ Бургардту, гдѣ засталъ общество — Шипидина, доктора Гаузера, Бахтерева и Ольгу Спиридоновну. Бургардтъ сразу понялъ, зачѣмъ онъ пріѣхалъ, и изъ любезности хозяина завелъ рѣчь самъ о его статьѣ.
— Ахъ, да… — притворился равнодушнымъ Сахановъ. — Я уже получилъ нѣсколько ругательныхъ писемъ. Самое обидное было отъ одной очень молоденькой и очень хорошенькой дамы, которая назвала меня лысымъ осломъ… Я нахожу, что не совсѣмъ еще заслужилъ такое названіе, потому что есть люди болѣе лысые, чѣмъ вашъ покорный слуга.
— Я тоже читала вашу статью, — замѣтила Ольга Спиридоновна, подбирая строго губы. — У васъ ничего не сказано о балетѣ… Ныньче Богъ знаетъ, кто пишетъ о насъ. Придумали какую-то поэзію спины… Рѣшительно ничего не понимаю… О женщинахъ нынче пишутъ, какъ о лошадяхъ…
— Слѣдовательно, совершенно вѣрно, — поддержалъ ее Шипидинъ. — Именно, какъ о лошадяхъ… Что касается спеціально статьи г. Саханова, то, какъ мнѣ кажется, онъ сдѣлалъ выстрѣлъ изъ пушки по воробью и просмотрѣлъ одно, именно, что голая женщина постепенно уходитъ изъ искусства. Есть цѣлый рядъ большихъ художниковъ, которые, кажется, ни разу ее не выводили, какъ Рѣпинъ, Верещагинъ и т. д. Насколько мнѣ помнится, у Егора Захарыча тоже не было ни одной нимфы или богини.
— Нѣтъ, былъ такой грѣхъ, — сознался Бургардтъ. — Въ юности пробовалъ лѣпить русалку, но дѣло не состоялось, потому что не нашелъ подходящей модели…
Сахановъ остался недоволенъ малыми размѣрами удѣленнаго ему вниманія и скоро уѣхалъ.
— Слѣдовательно, жалкій человѣкъ, — замѣтилъ Шипидинъ, не обращаясь въ частности ни къ кому.