42 править
Глазами, красными от бессонницы, смотрел Таули на догорающий хворост. Шорох шагов заставил Таули обернуться.
Вошла Нанук. Она опустила взгляд и села по другую сторону костра. Таули видел ресницы ее, черные и длинные.
— В чумах худо костры горят, — сказала девушка, — неняги невеселые, дети плачут. Мужчины говорят, что русский предаст тебя. Скажи им, Таули, что-нибудь.
Таули не ответил. Он долго сидел у костра, и сон неудержимо смыкал его веки. Наконец Таули поднялся и вышел из чума. Нанук догадалась, что Таули разговаривает с кем-то.
— Скажи всем, что за веселую сказку я подарю сказочнику свой самый крепкий нож, а женщине — новую паницу.
— Будет так, — ответил кто-то, и Таули вернулся к своему костру.
Он сел против Нанук, и веки его стал смежать сон.
Липкая дрема охватывала его тело. Отсвет пламени падал на его усталое лицо. Он покачивался перед костром, вздрагивал, виновато улыбался Нанук.
— Хороший у тебя мужик, — почему-то сказал он.
— Хороший, — сказала Нанук, и нежное участие отразилось на се лице. — Он такой же, как ты, хороший, — задумчиво добавила она.
— Спать хочется, — стараясь заговорить о другом, сказал Таули.
— Девушку тебе надо хорошую, ненями, — с дружеской доверчивостью сказала Нанук, — самую лучшую из всех тундр. Такую, как в сказке поется: «Глаза — две звезды Нгер Нумгы, руки — крылья лебедей, лицо — нежнее первого снега и круглое как луна».
— Где такую найдешь? — ответил Таули, и лицо его стало серьезным. — Только ты похожа на такую.
— А если найдется?
— Вот напугаю русского царя, тогда и ненями такую искать поеду. Вместе с тобой. Вместе с Пани. Хоть на край земли поеду, а найду. Правда?
— Правда, — тихо сказала Нанук и подбросила веточек в костер.
Не успели веточки вспыхнуть, как Таули уже задремал, покачиваясь перед огнем. Нанук подтянула постель к нему и осторожно положила его на шкуры.
Таули даже не заметил этого. Положив руку под щеку, он заснул крепким сном.
Нанук с пристальной нежностью рассматривала его усталое лицо, сном расправленное от морщин. Ненадолго она вышла из чума, послушала состязание сказочников и вновь вернулась к Таули. Потом пришел Пани. Прижавшись плечом к Нанук, он смотрел на огонь, на Таули, и Нанук вспомнила такие же ночи в стойбище отца, и от этих воспоминаний было так хорошо на душе, что хотелось заплакать от счастья.
Сизый дымок, пахнувший июльской тундрой, кружась, уходил в мокодан, и старый листочек, превратившийся в пепел, дрожал на догоравшей веточке. Похрапывал Таули. Стонал и посвистывал ветер за чумом. На лицо Пани легла легкая печаль воспоминаний. Он опустился на шкуры и тоже задремал.
Уже давно старейшины назвали имена лучших сказочников, но, приоткрыв шкуры у входа в чум, они увидели, что Таули спит. Они тихо опустили шкуры и ушли.
А Таули все спал. Семь охапок хвороста сгорело в костре, три котла оленины успела сварить Нанук, а Таули все спал.
И только резкий крик человека, въехавшего в стойбище, заставил его проснуться. Таули быстро поднял голову и протер глаза.
В чум вбежал один из молодых охотников, посланных выслеживать русских.
— Русские! — выдохнул он и перевел дыхание.
Таули не торопясь надел кольчугу и сказал:
— Пора. Пусть явятся ко мне старейшины, а женщины, старики и дети ломают чумы. Пани поведет няпой обратно, дальше от русских. Пусть останется в стойбище лишь пять чумов, а неняги приготовят луки и стрелы.
Старейшины тотчас же заполнили чум Таули. Они согласились принять бой, пойдя на хитрость, задуманную Таули.
Выходя из чума, они уже видели, как женщины и старики ломают стойбище и грузят все богатства на нарты.
Не успел опуститься сумрак на снега, как длинный няпой уполз в полуночную сторону, а неняги, одетые в совики и малицы, вооруженные луками, ждали слова Таули. Ежечасно, окутанные поземкой, пролетали нарты молодых охотников, посланных еще вчера ночью.
— За шестой сопкой! — кричал один.
— За пятой сопкой! — кричал другой, на всем скаку подъезжая к ненягам.
— Пора! — сказал Таули, и резкая морщина перерезала его открытый лоб.
Неняги отошли за чумы и досками стали рыть глубокий ров в снегу. Они залезли в этот ров, и Таули закрыл их снегом. Поземка почти сровняла полукруглую снежную стежку, схоронившую ненягов.
Таули вернулся в свой чум и, сидя на шкурах у костра, стал есть сырую оленину, оттаявшую на огне. Он подбросил в костер половину хвороста, лежавшего на латах, и не торопясь продолжал есть. Приезжали все новые и новые охотники. Он и их угощал мясом, а когда узнал, что с русскими едет поп, сказал:
— Хо! Его не надо убивать. — И вышел из чума.
С пологой сопки уже спускались русские. Они ругали нехорошими словами усталые упряжки. Русские были одеты в короткие шубейки, и Таули сказал:
— Холодно им, однако.
Подобно змее с толстой головой и топким хвостом, ползло, извиваясь, русское войско, и зоркие глаза Таули заметили на первых нартах связанного человека.
С гиком и руганью ворвалась первая упряжка со связанным, пытаясь смять Таули, но олени, испуганные, шарахнулись в сторону. Человек в тулупе свалился в снег. Он встал и, подбежав к Таули, со всей силой ударил его кулаком по лицу. Таули зашатался, но, сдержав себя, отошел в сторону.
— Стоишь на дороге, самоедская морда! — сиплым, простуженным голосом закричал человек в тулупе.
Уже середина змеи вкатилась в стойбище, точно пытаясь задушить Таули своим хвостом.
— Я ясачный начальник! — кричал человек. И, размахивая пистолетом, подбежал к связанному: — Развязать!
Лицо Таули отвердело от нахлынувшей ярости. Перед ним стоял молодой неняг…
— Узнаешь? Он? — спросил, нехорошо улыбаясь, сотник.
Таули сурово посмотрел в глаза юноши. Юноша выдержал взгляд и засмеялся в лицо русскому:
— Это же не Таули, русский. Это совсем другой человек. Это ясачный человек.
— Что он говорит?
— Он говорит, что это не воровской атаман, — перевел поп, с удивлением рассматривая Таули.
— Таули совсем не такой, — сказал Микола и подмигнул.
— Где же он? Где же ваш неняг?
Таули насмешливо посмотрел на ясачного начальника:
— Неняги в тундре летом живут. Зимой они под снегом ночуют. — И, заметив, как русские, ворвавшись в чумы, тащат из них шкуры и утварь, Таули покачал головой. — Неняги не грабят чужое…
— Ах, вот оно что! — удивленно произнес ясачный начальник.
И молниеносным взмахом кулака он хотел было свернуть челюсти Таули, но тот наклонил голову и, ударив в живот русского, выхватил из левого рукава пистолет и рванулся сквозь толпу. Русские были так растеряны, что пропустили его, и выстрел прозвучал в тишине отчетливо и грозно.
И враз распался снежный ошейник вокруг стойбища. С хореями наперевес, с луками и железным оружием окружили русских неняги. Стрельцы рванулись в узкий проход и отшатнулись, охваченные ужасом. Им негде было развернуться.
И все-таки они не сдавались.
Микита Коргуев честно служил царю. Маленький и увертливый, он орудовал палашом, как мясник. Он положил четырех ненягов и пробирался к Миколе. Неняги смяли его. Микита Коргуев пал со стрелою в сердце одним из последних.
…В ту же ночь убитых русских похоронили. Попа Таули взял в свой чум. Князя Тэйрэко Таули отдал на суд старейшин.
