Лев старца Герасима (Лесков)/ПСС 1902—1903 (ДО)

[21]

ЛЕВЪ СТАРЦА ГЕРАСИМА.
восточная легенда.

Триста лѣтъ послѣ Іисуса Христа жилъ на Востокѣ богатый человѣкъ, по имени Герасимъ. У него были свои дома, сады, болѣе тысячи рабовъ и рабынь и очень много всякихъ драгоцѣнностей. Герасимъ думалъ: «мнѣ ничто не страшно», но когда онъ одинъ разъ сильно заболѣлъ и едва не умеръ, тогда онъ началъ размышлять иначе, потому что увидалъ, какъ жизнь человѣческая коротка и что болѣзни нападаютъ отовсюду, а отъ смерти не спасетъ никакое богатство, а потому не умнѣе ли будетъ заранѣе такъ распорядиться богатствомъ, чтобы оно на старости лѣтъ не путало, а потомъ бы изъ-за него никто не ссорился.

Сталъ Герасимъ съ разными людьми совѣтоваться: какъ, ему лучше сдѣлать. Одни говорили одно, а другіе другое, но все это было Герасиму не по мыслямъ.

Тогда одинъ христіанинъ сказалъ ему:

— Ты хорошо сдѣлаешь, если поступишь съ своимъ богатствомъ, какъ совѣтуетъ Іисусъ Христосъ: — ты отпусти своихъ рабовъ на волю, а имущество раздай тѣмъ, кто страдаетъ отъ бѣдности. Когда ты сдѣлаешь такъ, ты будешь спокоенъ.

Герасимъ послушался, — онъ сдѣлался христіаниномъ и роздалъ все свое богатство бѣднымъ, но вскорѣ увидѣлъ, что, кромѣ тѣхъ, которыхъ онъ надѣлилъ, осталось еще много неимущихъ, которымъ онъ уже ничего не могъ дать, и эти стали его укорять, что онъ не умѣлъ раздѣлить свое богатство такъ, чтобы на всѣхъ достало.

Герасимъ огорчился: ему было прискорбно, что одни его бранятъ, а другіе надъ нимъ смѣются, что онъ прежде жилъ достаточно, а теперь, все раздавши, и самъ бѣдствуетъ, [22]и всѣхъ наслѣдниковъ обидѣлъ, а всѣхъ нищихъ все-таки не поправилъ.

Стало отъ этого Герасиму очень смутительно, и чтобы не терпѣть досажденій отъ наслѣдниковъ, Герасимъ поднялся и ушелъ изъ люднаго мѣста въ пустыню. А пустыня была дикая, гдѣ не жилъ ни одинъ человѣкъ, а только рыскали звѣри, да ползали змѣи.


Походилъ Герасимъ по жаркой пустынѣ и почувствовалъ, что здѣсь ему лучше. Тутъ хоть глухо и страшно, но зато наслѣдники его не бранятъ и не проклинаютъ, и никто надъ нимъ не смѣется и не осуждаетъ его, что онъ такъ, а не этакъ сдѣлалъ. А онъ самъ спокоенъ, потому что поступилъ по слову Христову: «отдай все и иди за Мною», — и больше не о чемъ безпокоиться.

Нашелъ Герасимъ норку подъ мѣловымъ камнемъ, натаскалъ туда тростника и сталъ жить здѣсь.

Жить Герасиму было тихо, а ѣсть и пить нечего. Онъ съ трудомъ находилъ кое-какіе съѣдобные коренья, а за водою ходилъ на ручей. Ключъ воды былъ далеко отъ пещерки, и пока Герасимъ напьется да подойдетъ назадъ къ своей норкѣ, его опять всего опалитъ; и звѣрей ему страшно, и силы слабѣютъ, и снова пить хочется. А ближе, возлѣ воды, нѣтъ такого мѣста, гдѣ бы можно спрятаться.

— Ну, — думаетъ разъ въ большой жаръ Герасимъ: — мнѣ этой муки не снесть: вылѣзешь изъ моей мѣловой норки, надо сгорѣть подъ солнцемъ; а здѣсь безъ воды я долженъ умереть отъ жажды, а ни кувшина, ни тыквы, никакой другой посуды, чтобы носить воду, у меня нѣтъ. Что̀ мнѣ дѣлать? Пойду, — думаетъ Герасимъ, — въ послѣдній разъ къ ключу, напьюсь и умру тамъ.

Пошелъ Герасимъ съ такимъ рѣшеніемъ къ водѣ, и видитъ на пескѣ слѣды, — какъ будто бы здѣсь прошелъ караванъ на ослахъ и верблюдахъ… Смотритъ онъ дальше и видитъ, что лежитъ тутъ одинъ растерзанный звѣремъ верблюдъ, а не вдалекѣ отъ него валяется еще живой, но только сильно ослабѣвшій, осликъ и тяжко вздыхаетъ, и ножонками дрыгаетъ, и губами смокчетъ.

Герасимъ оставилъ безжизненнаго верблюда валяться, а объ осликѣ подумалъ: этотъ еще жить можетъ. Онъ только отъ жажды затомился, потому что караванщики не знали, [23]гдѣ найти воду. Прежде чѣмъ мнѣ самому помереть, попробую облегчить страданіе этого бѣднаго животнаго.

Герасимъ приподнялъ ослика на ноги, подцѣпилъ его подъ брюхо своимъ поясомъ и сталъ волочь его, и доволокъ до ключа свѣжей воды. Тутъ онъ обтеръ ослу мокрой ладонью запекшуюся морду и сталъ его изъ рукъ попаивать, чтобы онъ сразу не опился.

Осликъ ожилъ и поднялся на ножки.

Герасиму жаль стало его тутъ бросить, и онъ повелъ его къ себѣ, и думалъ:

— Помучусь я еще съ нимъ — окажу ему пользу.

Пошли они вмѣстѣ назадъ, а тѣмъ временемъ огромный верблюдъ уже совсѣмъ почти былъ съѣденъ; и въ одной сторонѣ валялся большой лохмотъ его кожи. Герасимъ пошелъ взять эту кожу, чтобы таскать въ ней воду, но увидѣлъ, что за верблюдомъ лежитъ большой желтый левъ съ гривою, — отъ сытости валяется и хвостомъ по землѣ хлопаетъ.

Герасимъ подумалъ: «ну, должно-быть, мой конецъ: навѣрно этотъ левъ сейчасъ вскочитъ и растерзаетъ и меня, и осленка». А левъ ихъ не тронулъ, и Герасимъ благополучно унесъ съ собой лохмотъ верблюжьей кожи, чтобы сдѣлать изъ нея мѣшокъ, въ который можно наливать воду.


Набралъ тоже Герасимъ по пути острыхъ сучьевъ и сдѣлалъ изъ нихъ ослику загородочку, у самой своей норки.

«— Тутъ ему будетъ ночью свѣжо и спокойно», — думалъ старецъ, да и не угадалъ.

Какъ только на дворѣ стемнѣло, вдругъ что-то будто съ неба упало надъ пещеркой, и раздался страшный ревъ и ослиный крикъ.

Герасимъ выглянулъ и видитъ, что давешній страшный левъ протрясъ первую сытость и пришелъ съѣсть его осла, но это ему не удалось: прыгнувъ съ разбѣга, левъ не замѣтилъ ограды и воткнулъ себѣ въ пахъ острый сукъ и взревѣлъ отъ невыносимой боли.

Герасимъ выскочилъ и началъ вынимать изъ раны звѣря острыя спицы.

Левъ отъ боли весь трясся и страшно ревѣлъ и норовилъ хватить Герасима за руку, но Герасимъ его не пугался и всѣ колючки повынулъ, а потомъ взялъ верблюжью [24]кожу, взвалилъ ее на ослика и погналъ къ роднику за свѣжей водою. Тамъ у родника онъ связалъ кожу мѣшкомъ, набралъ ее полну воды и пошелъ опять къ своей норѣ.

Левъ во все это время не тронулся съ мѣста, потому что раны его страшно болѣли.


Герасимъ сталъ омывать раны льва, а самъ подносилъ къ его разинутой пасти воду въ пригоршнѣ, и левъ лакалъ ее воспаленнымъ языкомъ съ ладони, а Герасиму было не страшно, такъ что онъ самъ надъ собой удивлялся.

Повторилось то же на другой день и на третій, стало льву легче, а на четвертый день, какъ пошелъ Герасимъ съ осломъ къ роднику, — смотритъ, — приподнялся и левъ и тоже вслѣдъ за ними поплелся.

Герасимъ положилъ льву руку на голову, и такъ и пошли рядомъ трое: старикъ, левъ и осленокъ.

У ключа старецъ свободной рукою омылъ раны льва на вольной водѣ, и левъ совсѣмъ освѣжѣлъ, а когда Герасимъ пошелъ назадъ, и левъ опять пошелъ за нимъ.

Сталъ старикъ жить со своими звѣрями.


У старца выросли тыквы, онъ началъ ихъ сушить и дѣлать изъ нихъ кувшины, а потомъ сталъ относить эти кувшины къ источнику, чтобы они годились тѣмъ, у кого не во что захватить съ собою воды. Такъ жилъ Герасимъ и самъ питался, и другимъ людямъ по силѣ своей былъ полезенъ. И левъ тоже нашелъ себѣ службу: когда Герасимъ въ самый зной отдыхалъ, левъ стерегъ его осла. Жили они такъ изрядное время, и некому было на нихъ удивляться, но разъ увидали эту компанію проходившіе караваномъ путники и разсказали про нихъ въ жилыхъ мѣстахъ по дорогамъ, и сейчасъ изъ разныхъ мѣстъ стали приходить любопытные люди: всѣмъ хотелось смотрѣть, какъ живетъ бѣдный старикъ и съ нимъ осликъ и левъ, который ихъ не терзаетъ. Всѣ этому стали удивляться, и спрашивали у Герасима:

— Открой намъ, пожалуйста: какою ты силою это дѣлаешь? вѣрно ты не простой человѣкъ, а необыкновенный, что при тебѣ происходитъ Исаево чудо: левъ лежитъ рядомъ съ осликомъ.

А Герасимъ отвѣчалъ: [25]

— Нѣтъ, я самый обыкновенный человѣкъ, — и даже, признаюсь вамъ, что я еще очень глупъ: я вотъ съ звѣрями живу, а съ людьми совсѣмъ жить не умѣлъ: всѣ они на меня обидѣлись, и я ушелъ изъ города въ пустыню.

— Чѣмъ же ты обидѣлъ?

— Хотѣлъ раздѣлить между всѣми свое богатство, чтобы всѣ были счастливы, а намѣсто того они всѣ перессорились.

— Зачѣмъ же ты ихъ умнѣе не поровнялъ?

— Да вотъ то-то оно и есть, что ровнять-то трудно тѣхъ, кои сами не ровняются; я сдѣлалъ ошибку, когда забралъ себѣ много сначала. Не надо бы мнѣ забирать себѣ ничего противъ другихъ лишняго, — вотъ и спокойно было бы.

Люди закивали головами:

— Эге! — сказали, — да это старикъ-то дурасливый, а между тѣмъ все-таки же удивительно, что у него левъ осленка караулитъ и не съѣстъ ихъ обоихъ. Давайте, поживемъ мы съ нимъ несколько дней и посмотримъ, какъ это у нихъ выходитъ.

Остались съ ними три человѣка.

Герасимъ ихъ не прогонялъ, только сказалъ:

— Вмѣстѣ жить надо не такъ, чтобы троимъ на одного смотрѣть, а надо всѣмъ работать, а то придетъ несогласіе, и я васъ тогда забоюсь и уйду.

Три согласились, но на другой же день при нихъ случилась бѣда: когда они спали, заснулъ тоже и левъ и не слыхалъ, какъ проходившіе караваномъ разбойники накинули на ослика петлю и увели его съ собою.


Утромъ люди проснулись и видятъ: левъ спитъ, а ослика и слѣда нѣтъ.

Три и говорятъ старцу Герасиму:

— Вотъ ты и въ самомъ дѣлѣ дождался того, что тебѣ давно слѣдовало: звѣрь всегда звѣремъ будетъ, вставай скорѣй, — твой левъ съѣлъ, наконецъ, твоего осла, и вѣрно зарылъ гдѣ-нибудь въ песокъ его кости.

Вылѣзъ Герасимъ изъ своей мѣловой норы и видитъ, что дѣло похоже на то, какъ ему трое сказываютъ. Огорчился старикъ, но не сталъ спорить, а взвалилъ на себя верблюжій мѣхъ и пошелъ за водою. [26]

Идетъ, тяжко переступаетъ, а смотритъ — за нимъ вдалекѣ его левъ плетется; хвостъ опустилъ до земли и головою понурился.

«— Можетъ-быть, онъ и меня хочетъ съѣсть, — подумалъ старикъ. — Но не все ли равно мнѣ какъ умереть? Поступлю лучше по Божью завѣту и не стану рабствовать страху?»

И пришелъ онъ и опустился къ ключу и набралъ воды, а когда восклонился, — видитъ, левъ стоитъ на томъ самомъ мѣстѣ, гдѣ всегда становился оселъ, пока старецъ укрѣплялъ ему на спину мѣхъ съ водою.

Герасимъ положилъ льву на спину мѣхъ съ водою и самъ на него сѣлъ и сказалъ:

— Неси, виноватый.


Левъ и понесъ воду и старца, а три пришельца, какъ увидѣли, что Герасимъ ѣдетъ на львѣ, еще пуще дивились. Одинъ тутъ остался, а двое изъ нихъ сейчасъ же побѣжали въ жилое мѣсто и возвратились со многими людьми. Всѣмъ захотѣлось видѣть, какъ свирѣпый левъ таскаетъ на себѣ мѣхъ съ водою и дряхлаго старца.

Пришли многіе и стали говорить Герасиму:

— Признайся намъ, — ты или волшебникъ, или въ тебѣ есть особенная сила, какой нѣтъ въ другихъ людяхъ?

— Нѣтъ, — отвѣчалъ Герасимъ: — я совсѣмъ обыкновенный человѣкъ и сила во мнѣ такая же, какъ у васъ у всѣхъ. Если вы захотите, вы всѣ можете это сдѣлать.

— А какъ же этого можно достигнуть?

— Поступайте со всѣми добромъ да ласкою.

— Какъ же съ лютымъ быть ласково, — онъ погубитъ.

— Эко горе какое, а вы объ этомъ не думайте и за себя не бойтесь.

— Какъ же можно за себя не бояться?

— А вотъ такъ же, какъ вы сидите теперь со мной и моего льва не боитеся.

— Это потому намъ здѣсь смѣло, что ты самъ съ нами.

— Пустяки, — что̀ я отъ льва за защита.

— Ты отъ звѣря средство знаешь и за насъ заступишься.

А Герасимъ опять отвѣчалъ:

— Пустяки вы себѣ выдумали, что я будто на льва средство знаю. Богъ свою благость далъ мнѣ — чтобы въ себѣ [27]страхъ побѣдить — я звѣря обласкалъ, а теперь онъ мнѣ зла и не дѣлаетъ. Спите, не бойтесь.

Всѣ полегли спать вокругъ мѣловой норки Герасима, и левъ легъ тутъ же, а когда утромъ встали, то увидѣли, что льва нѣтъ на его мѣстѣ!.. Или его кто отпугнулъ, или убилъ и зарылъ трупъ его ночью.

Всѣ очень смутились, а старецъ Герасимъ сказалъ;

— Ничего, онъ вѣрно за дѣломъ пошелъ и вернется.


Разговариваютъ они такъ и видятъ, что въ пустынѣ вдругъ закурилась столбомъ пыль и въ этой пронизанной солнцемъ пыли вѣятся странныя чудища съ горбами, съ крыльями: одно поднимается вверхъ, а другое внизъ падаетъ, и все это мечется, и все это стучитъ и гремитъ, и несется прямо къ Герасиму, и вразъ все упало и повалилося, какъ кольцомъ, вокругъ всѣхъ стоявшихъ; а позади старый левъ хвостомъ по землѣ бьетъ.

Когда осмотрѣлись, то увидали, что это вереница огромныхъ верблюдовъ, которые всѣ другъ за друга привязаны, а впереди всѣхъ ихъ — навьюченный Герасимовъ осликъ.

— Что̀ это такое сдѣлалось и какимъ случаемъ?


А было это вотъ какимъ случаемъ: шелъ черезъ пустыню купеческій караванъ; на него напали разбойники, которые ранѣе угнали къ себѣ Герасимова ослика. Разбойники всѣхъ купцовъ перебили, а верблюдовъ съ товарами взяли и поѣхали дѣлиться. Ослика же они привязали къ самому заднему верблюду. Левъ почуялъ по вѣтру, гдѣ идетъ осликъ, и бросился догонять разбойниковъ. Онъ настигъ ихъ, схватилъ за веревку, которою верблюды были связаны и пошелъ скакать, а верблюды со страха передъ нимъ прыгаютъ и ослика подкидываютъ. Такъ левъ и пригналъ весь караванъ къ старцу, а разбойники всѣ съ сѣделъ свалились, потому что перепуганные верблюды очень сильно прыгали и невозможно было на нихъ удержаться. Самъ же левъ обливался кровью, потому что въ плечѣ у него стремила стрѣла.

Всѣ люди всплеснули руками и закричали:

— Ахъ, старецъ Герасимъ! Твой левъ имѣетъ удивительный разумъ!

— Мой левъ имѣетъ плохой разумъ, — отвѣчалъ, [28]улыбаясь, старецъ: — онъ мнѣ привелъ то, что мнѣ вовсе не нужно! На этихъ верблюдахъ товары великой цѣны. Это огонь! Прошу васъ, пусть кто-нибудь сядетъ на моего осла и отведетъ этихъ испуганныхъ верблюдовъ на большой путь. Тамъ, я увѣренъ, теперь сидятъ ихъ огорченные хозяева. Отдайте имъ все ихъ богатство и моего осла на придачу, а я поведу къ водѣ моего льва и тамъ постараюсь вынуть стрѣлу изъ его раны.

И половина людей пошли отводить верблюдовъ, а другіе остались съ Герасимомъ и его львомъ, и видѣли, какъ Герасимъ долго вытягивалъ и вынулъ изъ плеча звѣря зазубренное остріе.


Когда же возвратились отводившіе караванъ, то съ ними пришелъ еще одинъ человѣкъ среднихъ лѣтъ, въ пышномъ нарядѣ и со многимъ оружіемъ и, завидя Герасима, издали бросился ему въ ноги.

— Знаешь ли, кто я? — сказалъ онъ.

— Знаю, — отвѣчалъ Герасимъ: — ты несчастный бѣднякъ.

— Я страшный разбойникъ Амру!

— Ты мнѣ не страшенъ.

— Меня трепещутъ въ городахъ и въ пустынѣ, — я перебилъ много людей, я отнялъ много богатствъ, и вдругъ твой удивительный левъ сразу умчалъ весь нашъ караванъ.

— Онъ звѣрь, и потому отнимаетъ.

— Да, но ты намъ все возвратилъ и прислалъ еще намъ своего осла на придачу… Возьми отъ меня, по крайней мѣрѣ, хоть одинъ шатеръ и раскинь его, гдѣ хочешь, ближе къ водѣ, для твоего покоя.

— Не надо, — отвѣчалъ старецъ.

— Отчего же? Для чего же ты такъ гордъ?

— Я не гордъ, но шатеръ слишкомъ хорошъ и можетъ возбуждать зависть, а я не сумѣю его раздѣлить со всѣми безъ обиды, и увижу опять неровность, и стану бояться. Тогда левъ мой уйдетъ отъ меня, а ко мнѣ придетъ другой жадный звѣрь и опять приведетъ съ собой безпокойство и зависть, и дѣлежъ, и упреки. Нѣтъ, не хочу я твоихъ прохладныхъ шатровъ, я хочу жить безъ страха.