Собрание сочинений в пяти томах
Том 5
М., ГИХЛ, 1958
I править
Курочка Куд была такая нарядная на своем птичьем дворе. На головке у нее был хохолок, а на ножках точно кружевные панталончики. Она знала, что она хорошенькая курочка, но ходила так, точно совсем ничего не знала. Петушки ухаживали за ней, а она говорила им:
— Вы мне так надоели: вы все такие скучные и пустые — только все рассказываете старые, скучные, давно известные сплетни.
И курочка Куд уходила от своих кавалеров, а старая курица — тетка Куд — строго спрашивала:
— Куд, куда?
— А вот куда, — отвечала Куд и весело начинала рыться в земляной ямке, — ха-ха-ха! ха-ха-ха!
— Куд, что ты делаешь? Ты вся испачкаешься!
— Ах, как скучно! — отвечала тогда Куд и начинала ходить такая важная и скучная, как будто она уже была совсем старушка, или приключилось с ней очень и очень большое горе.
II править
Раз курочка Куд подошла к дверям курятника как раз тогда, когда двери его были открыты.
«Надо мне посмотреть, что там за птичьим двором делается», — подумала она,
И она важно — Куд всегда все важно делала — вышла из дверей птичьего двора на берег пруда.
Была весна. Солнышко весело светило, так хорошо пахло согретой зеленой травкой, уточки плавали по пруду.
«Как хорошо, — подумала Куд, — и я теперь не скоро возвращусь назад. Я буду гулять, посмотрю все, все, все…»
И она пошла прямо к тому месту, где росли камыши, и смело — Куд ведь никогда ничего не боялась — вошла туда.
Ах, в камышах было еще лучше: правда, немножко грязно, но тихо, а вверху сверкало такое нежное голубое небо.
— О, как хорошо, — прошептала весело курочка, и в то же время она услыхала, как кто-то как будто шепнул ей:
— Кур-Кур!
— Я не Кур, а Куд, — ответила Куд и быстро повернулась.
Перед ней стоял темно-коричневый петушок. Это был такой смешной, высокий, на тонких ножках петушок.
— Кур! — упрямо повторил петушок.
Тогда Куд рассердилась и сказала:
— Ты смешной, высокий, не похож на наших петушков и глупый невежа.
— Что такое невежа? — спросил петушок и так больно клюнул Куд в спинку, что та подпрыгнула и вскрикнула:
— Ах, что ты делаешь?!
— Однако ты совсем не умеешь прыгать, — сказал петушок, и он легко, быстро подпрыгнул выше камыша.
Куд была справедливая курочка. Она согласилась, что петушок прыгнул так, как никто на птичьем дворе У них не мог бы прыгнуть.
Она подумала и сказала:
— Я бы тоже хотела так прыгать.
— Пойдем в поле: я тебя скоро выучу.
— Пойдем, — согласилась Куд.
Петушок пошел вперед прямо по болоту, так легко, как будто он шел по твердому сухому месту, а Куд шла за ним и то и дело проваливалась.
Она вся выпачкалась и весело смеялась, думая, как рассердится тетка, когда увидит ее такой грязной.
Когда наконец пред ними открылось далекое поле, покрытое молодой зеленой травкой, петушок сказал:
— Ну, смотри.
И петушок так высоко подпрыгнул, что Куд вскрикнула от удовольствия.
— Ну, теперь я, — крикнула она и изо всех сил подпрыгнула.
Но прыжок вышел тяжелый, смешной, — она неловко упала на землю, но сделала вид, что нарочно так упала, — не хотела вставать, нарочно билась крыльями и весело хохотала сама над собой.
— Это потому, что ты совсем не распускаешь крыльев, когда прыгаешь. Вот смотри!
И петушок, слегка распустив крылья, присел и, как резиновый, отскочил от земли. По мере того как он летел, его крылья сами собой распускались все больше и больше и несли его, пока петушок опять плавно не опустился на землю.
Куд весело бежала за ним и кричала:
— Ну, теперь я знаю как…
И она опять прыгала, и опять неловко падала, и опять смеялась.
— А ты можешь совсем летать? — спросила Куд.
— Могу и летать, — ответил петушок и легко полетел вперед, а Куд побежала за ним, догоняя его.
Петушок опустился далеко-далеко, а Куд все бежала и бежала.
Когда она догнала наконец петушка, усталая, задыхающаяся, тот спокойно уже клевал что-то на земле своим маленьким тоненьким клювом.
— Ох, как я устала! — воскликнула Куд, опускаясь возле петушка. Она увидела, что он что-то ест, и спросила:
— Что ты ешь?
— Кузнечика.
— Я не люблю кузнечиков.
— Не ешь.
— А я хочу есть, — сказала Куд.
— Чего же ты хочешь?
— Зерен хочу.
Петушок покачал головой.
— Зерна, — сказал он, — только еще осенью поспеют.
— А мы каждый день едим у нас зерна, — отвечала ему Куд.
— Во сне? — спросил ее петушок.
— Вовсе не во сне, а на нашем птичьем дворе.
И Куд оглянулась, чтобы показать петушку, где их птичий двор.
Но нигде не было больше видно их птичьего двора. И он, и пруд, и камыши — все исчезло. Она даже не знала, в какой стороне их двор.
Они бегали по степи и прямо, и вбок, и взад, и вперед. И сзади, и с боков, и везде виднелась все та же ровная, спокойная степь, и только впереди далеко-далеко, на самом конце, там, где как будто сходилась степь с небом, темнел лесок. И этого леска она никогда не видала.
— Где я? Где наш птичий двор?
Петушок посмотрел на нее с удивлением и сказал:
— Откуда я знаю, где твой какой-то птичий двор?
Тогда Куд вдруг так страшно стало, и она начала плакать и кричать:
— Я хочу на птичий двор! Отведи меня сейчас на птичий двор! Я хочу на птичий двор!
— А если ты будешь так кричать, я улечу от тебя! — рассердился на нее петушок.
Куд еще больше испугалась, но перестала кричать и только потихоньку плакала.
А петушок поймал нового кузнечика, клевал его, глотая по кусочкам, и говорил:
— Это очень глупо плакать! Я терпеть не могу, когда плачут! Кругом так хорошо: солнышко греет, травка зеленая, — зачем плакать?
Это все было верно, и Куд подумала: «Зачем плакать?»
Она перестала плакать, но на душе у ней было все-таки тревожно, и она, присев, так смотрела в глаза петушка, что тому стало вдруг жаль Куд, и он подошел к ней и ласково почистил об ее спинку свой клюв.
У себя на птичьем дворе Куд крикнула бы петушку, который захотел бы так чистить свой клюв об нее:
— Невежа!
Но теперь она и не подумала об этом, а только тихо, покорно проговорила:
— Я так хочу пить.
— Это не так легко достать воды здесь, — сказал петушок. — Постой, я подпрыгну: не увижу ли где?
И петушок высоко-высоко подпрыгнул и опять опустился на землю.
— Вон там, где лесок, — сказал он, — есть, кажется, вода.
— О, как далеко! Я никогда не дойду туда, — вздохнула Куд.
— Что за далеко? — ответил петушок, — не надо только думать, что далеко. Идем.
И он пошел, постоянно подпрыгивая, а усталая Куд, распустив крылышки, то и дело спотыкаясь, кое-как поплелась за ним.
Она уже ни о чем не думала: она устала и боялась только, как бы не отстать ей от петушка и не остаться совсем уж одной в этих незнакомых местах.
Когда они дошли до озера, Куд, присев к земле, бессильно прошептала:
— О, как я устала!
III править
Там, у озера, и провели Куд и петушок весь день до вечера. Солнце садилось и последними лучами, как золотой пылью, осыпало озеро и далекую степь.
Над озером поднимался легкий туман и горел над ним, точно прозрачное цветное покрывало. Молодые деревья будто выше подняли свои вершинки и смотрели в далекое, огнем заката охваченное небо. Где-то уж затягивал свою вечернюю песенку сверчок; звонко в степи кричала дикая утка; в кустах около озера, запевал соловушка.
Куд сидела около петушка, и ей все так нравилось, и она говорила, счастливая:
— Ах, как хорошо! Как хорошо! Как я счастлива, что ты показал мне все это. Так я никогда бы ничего и не видела. Мне кажется и теперь, что я вижу это только во сне… и знаешь, мне кажется, что все это ты создал…
Петушок на это ответил:
— Ну, хорошо, — создал, положим, это не я, а подумать о ночлеге надо. Как-нибудь переночуем, а завтра опять дальше.
— Куда ж еще дальше? — огорчилась Куд, потому что и сегодня она очень устала.
Петушок не знал и сам, куда дальше, но решительно отвечал:
— Всегда дальше, Куд.
Но Куд не хотелось идти дальше. И так как она всегда привыкла все делать по-своему, то и теперь, осторожно клюнув что-то на земле, она спросила:
— Ты никогда не жил на одном месте?
— Никогда.
— Разве ты не любишь смотреть, как садится здесь солнце и как на этом самом месте, где теперь так хорошо нам, оно и завтра сядет?
— Оно везде, где мы ни будем, сядет и, может быть, еще лучше, чем здесь.
Куд не понравился ответ петушка, и, вздохнув, она обиженно сказала:
— Теперь я помню: тетка говорила мне про вас, вольных кур: вы всегда ищете чего-нибудь нового… А мы, домашние куры, мы очень не любим перемены и всегда говорим: «От добра добра не ищут»,
— Зачем же ты ушла тогда со мной?
— Я заблудилась, — сухо ответила Куд.
— Так что, если бы ты нашла дорогу, ты возвратилась бы назад? — спросил петушок.
— Не знаю, — уклончиво ответила Куд.
— Ну, так я дорогу знаю и завтра отведу тебя назад, в то место, откуда взял.
— А-а! — вскрикнула Куд, — я знала, знала, что ты злой…
И она заплакала.
— Почему я злой? Ну, не хочешь идти назад, оставайся, но зачем же ты плачешь и что это за манера постоянно плакать?
— Я не буду плакать, — отвечала покорно Куд.
И Куд подняла на петушка свои заплаканные глазки, — она была такая хорошенькая в своем хохолке, точно в ночном чепчике.
— У нас совсем нет таких, как ты, — сказал петушок, смотря на нее, — и я рад, что встретил тебя…
— И я рада, — тихо вздохнула Куд.
— Ты не хочешь назад?
— Нет, — еще тише прошептала Куд.
— Ну, так слушай, Куд, — я что думаю, то и говорю: хочешь быть моей женой?
Куд опустила голову и без колебания сказала:
— Хочу.
Но потом она вдруг испугалась.
— Что я сказала! Что я сказала?!
— Ты хорошо сказала, — успокоил ее петушок, — прямо, начистоту — так, как говорят всегда у нас.
И он весело захлопал крыльями и закричал, как следовало по его законам:
— Кукуреку! Слушайте вы все, кто здесь слышать может, вот я беру себе в жены Куд. Отныне Куд моя жена и притом самая хорошенькая жена, какая только была когда-нибудь на свете!
Это слышали кузнечик, соловушка, толстая жаба, которая в это время выползла из озера, и две цапли — муж и жена, поселившиеся тут же в кустах, около озера, и теперь совершавшие свою обычную вечернюю прогулку вдоль опушки леса.
Цапли были очень счастливые муж и жена, ученые, с длинными носами.
Цапля-муж, услышав вызов петушка, поджал под себя свою высокую ногу и насторожился, а жена в это время смотрела на мужа. Потом он сказал:
— Немного самонадеянный молодой человек, но в основании истинное чувство, которое при достаточном освещении развитого ума может дать самые благотворные последствия.
Его жена удовлетворенно кивнула своей длинной головой. Она только снисходительно прибавила, проглатывая мимоходом маленькую ящерицу:
— А как тебе понравилось это милое убеждение в том, что жена его первая красавица?
— Милая моя, если миру чего недостает, то это, конечно, беспристрастия. И это понятно: каждый в своем теле сидит, как в ящике, и кричит из него только то, что видно только ему. И петух поэтому будет всегда воспевать свою жену, заяц свою, и так далее.
Чуткое ухо жены, не перестававшей слушать мужа и в то же время прислушивавшейся ко всякому подозрительному шороху, уловило какой-то треок, и, обернувшись, она спросила мужа:
— Ну, а как ты думаешь вон о том звере на двух ногах, в зеленой куртке и с ружьем в руках, который, кажется, к тому же как раз нас имеет в виду?
— О, это самый ужасный и неразвитый вид животного из всех созданных на этом свете, это — человек. Мы все из нужды уничтожаем других и никогда друг друга, тогда как этот зверь зачастую ради одного удовольствия убивает и других и, что всего ужаснее, друг друга. Летим, и надо предупредить всех о приближении чудовища.
И, взмахнув крыльями, цапли поднялись в воздух и, проносясь над озером, говорили своими нежными, мягкими голосами:
— Ты, петушок, и ты, Куд, и все вы, кто услышит нас, — берегитесь: идет человек с ружьем.
Не услышала только беленькая чайка. Она с мужем уже несколько дней искала себе место, где бы свить им гнездо. Увидев вдруг озеро, она, радостная, крикнула мужу:
— Смотри, какое розовое, прозрачное озеро! Летим скорей туда, там совьешь ты мне гнездо, в нем положу я свое яичко, буду сидеть в гнезде, а ты, мой милый, ты всегда будешь со мной. О, сколько счастья, сколько счастья! — так кричала она и кружилась над озером, и звала отставшего мужа, и, не дождавшись, косым взмахом, стрелой, счастливая, бросилась книзу.
Но не долетела бедная маленькая чайка до озера: взвился дымок, прогремел выстрел, и упала она, простреленная, мертвая, к ногам охотника. Яйцо ее, будущая маленькая чайка, упало с ней и разбилось.
Лежит мертвая чайка на земле, а над ней в небе вьется и так больно-больно кричит оставшаяся живая.
Поднял охотник мертвую, посмотрел, куда попал ей заряд, и подумал: «Да, я хорошо стреляю, да что с этой чайкой делать? Не едят ее».
И он бросил далеко от себя убитую чайку; зацепилась она за сухое деревцо, так и повисла на нем.
А чайка живая все металась, то тревожно бросаясь к убитой подруге, то вверх, то к охотнику, и в отчаянии точно кричала ему:
— Злой, злой, убей и меня теперь! Я не хочу жить без нее.
Поздно вечером прилетели цапли домой.
Тихо на озере. Высоко в небе светит яркая луна. Висит белая чайка на дереве, и отражаются в неподвижной воде озера и дерево, и мертвая чайка, и далекое небо.
Где-то близко-близко так жалобно плачет и стонет другая, живая чайка, и несутся в степь ее стоны.
Спят цапли стоя, спят и точно слушают и смотрят в ту сторону, где висит маленькая убитая чайка на дереве.
— Ку-ку-ре-ку-у-у! Полночь, господа, на дворе! — уже поет тоненький голосок петушка. Куд жмется теснее к нему, — снится ей мертвая чайка, и шепчет она:
— О, как все это ужасно, — смерть, смерть и конец всему, и никогда-никогда никто не возвратит бедную чайку больше к жизни!..
Села луна, и спит темная степь. Спит озеро, воздух… Уснула и осиротевшая чайка: все плакала, плакала и так уснула на полустоне. Сладкий сон снится ей: снится, что жива ее подруга, и, счастливые, так торопятся они улететь в ту страну, где нет злых охотников. Туда улетят они, там будут жить счастливые, чтобы вечно любить друг друга.
Только еще посветлело в степи, только загорелась розовая полоска в том месте, где встает над землей солнышко, как проснулся петушок.
Он торопливо захлопал крыльями и закричал озабоченно:
— Кукуреку! Вставайте скорее все, потому что никто не смеет спать, когда хозяин наш, солнышко, уж хочет вставать.
— Какой беспокойный завелся у нас, однако, сосед, — сказала цапля мужу.
— Пусть каждый, — оказал ей муж, — исполняет свои обязанности. Петух — часы природы, и пусть он звонит…
— Да, но он звонит и в полночь и на рассвете…
— Что ж из этого? Полночь такое же время, как и рассвет… Пойдем лучше есть маленьких ящериц. Прежде всего немного пищи: никогда не забывай, дорогая, и помни, что одна маленькая ящерица может влить столько энергии в организм, создать такой полет фантазии, мысли…
— И чувства, — подсказала жена.
— Да, да, и чувства… О чем я говорил?
— Не знаю, милый, когда я слушаю тебя, я забываю все, — я забываю даже то, что ты говоришь…
— Ну, все равно, и главное здесь, конечно, чтобы быть всегда беспристрастными, а теперь идем.
И они, как все чинные, умные цапли, никогда не разлучаясь, зашагали в степь, как раз в то время, когда ящерицы и другие им подобные выбегают из своих норок.
А Куд в это время уговаривала петушка поселиться на озере.
Ей надо было нести яйца, надо было высиживать деток.
— Так природа устроила, милый мой, и что мы можем против этого сделать? Позволь мне: я сама устрою маленькое, хорошенькое гнездышко, — ты ничего не будешь знать, а я тебе в награду подарю много-много маленьких хорошеньких петушков и курочек.
— Ну, что ж делать? — сказал петушок: — Если ничего больше не остается, будем ждать маленьких хорошеньких петушков и курочек.
И, захлопав крыльями, он закричал:
— Кукуреку! Мы с Куд окончательно поселяемся на озере, и Куд подарит мне много хорошеньких петушков и курочек.
— Милый, зачем же об этом говорить всем?!
— Да, об этом можно было бы и подождать так кричать, — согласилась цапля-жена, услыхав в степи их разговор.
— Ну, бог с ними, — ответил муж, — и будем терпеливо ждать, что из всего этого выйдет.
А вышло вот что: Куд устроила себе гнездышко, нанесла в него яйца и в один прекрасный, веселый день села на них, сперва поудобнее оправившись. После этого она, довольная собой, сказала петушку:
— Милый мой, как я счастлива! Теперь я встану только окруженная нашими детками.
И с тех пор Куд постоянно сидела на яйцах.
И цапля села на яйца. Она была тоже очень счастлива, потому что после разрушения ее первого гнезда деревенскими детьми, в том месте, откуда они убежали на это озеро, она думала, что в этом году у нее не будет больше детей.
А скоро к Куд и цапле прибавилась еще одна соседка.
Это была утка.
Однажды эта утка прилетела на озеро сразу с тремя женихами.
И вот что все увидели: когда утка и ее три жениха опустились на воду, то утка отплыла в сторону, отвернулась, а женихи ее начали драться между собой. И они дрались до тех пор, пока один жених тут же умер от ран, а другой, чувствуя себя побежденным, улетел. Тогда тот, кто остался — коренастый, плотный селезень, — подплыл к своей невесте и, по законам своей породы, грубо крякнул над ее ухом:
— Жена!
Только тогда она подняла голову, чтобы посмотреть, кто ей достался и кому она теперь, как раба, должна покоряться и служить.
Селезень был всегда злой. Он только и говорил:
— Моя! Моя!
Что до петушка, то он предпочитал бегать по степи и только, соскучившись иногда, кричал издали:
— Кукуреку, Куд! Я люблю тебя!
Куд слышала его крик, но молчала. Что ж ей было делать? Не кричать же по-петушиному, — ни одна уважающая себя курица так кричать не станет.
Правда, ей немножко было грустно, что ее петушок такой непоседа, ей хотелось бы, чтобы он всегда около нее сидел. Но она покорялась, — она верила, что петушок все-таки любит ее больше всего на свете. И когда ей становилось особенно грустно, она думала о том времени, когда будут у нее детки и как обрадуется им петушок..
Наконец Куд стала матерью. Это случилось так неожиданно, так просто.
Когда петушок пришел, он уже застал и Куд и всех детей и не мог налюбоваться на Куд, какая она стала сразу серьезная, озабоченная.
Было из-за чего: целых восемь цыплят вывела Куд, и все они были такие маленькие, так жалобно пищали, так просили есть. Куд приходила в отчаяние и думала, что не переживет и умрет от жалости к ним.
Но скоро все обошлось и пошло своим чередом.
И цапля вывела к этому времени двоих, а утка целых тринадцать. А когда ей говорили, что тринадцать — нехорошее число, она кивала добродушно своим большим носом и, неся свой животик вперед, отвечала:
— Ну, ничего, все-таки тринадцать моих уточек лучше, чем двенадцать чужих.
То были хорошие дни.
И цапли, и ужи, и Куд с петушком — все с своими семьями проводили все время то в степи, то у озера. Когда мужья уходили, оставались жены и вели между собой интересные разговоры.
Цапля и утка много путешествовали, и Куд слушала их занимательные рассказы о том, что они видели.
Однажды Куд узнала, что, когда придет осень, и цапли, и утки, и даже ее муж улетят далеко-далеко, в ту страну, где нет зимы.
— А я как же, — испуганно спросила Куд, — я ведь не умею летать.
— О, бедная, — сказала цапля, — что ж ты будешь делать?
— Во всяком случае я отправлюсь с мужем, — с отчаянием сказала Куд.
— Я всегда говорила, что из всего этого ничего не выйдет, — крякнула утка.
Куд сказала:
— До осени еще далеко; я научусь и прыгать и летать, — буду каждый день летать теперь.
И с тех пор Куд не так думала о детях, как о том, чтобы научиться летать.
Но эта наука ей плохо давалась. Ее собственные дети давно уже, гоняясь за бабочками, летали также легко, как и отец их.
«Слава богу! — думала Куд, — хоть им я не передала своих тяжелых крыльев».
Но для нее самой это было плохое утешение.
Однажды опять пришел охотник на озеро и застал всех его обитателей врасплох.
Он убил трех курочек, двух уток и жену цапли.
Одна из курочек так похожа была на Куд, — ее так любила Куд и так жалела, что она почти так же плохо, как и сама Куд, летала.
Грустно в тот день было на озере. Солнце садилось, и так пусто было кругом.
Муж-цапля так и застыл, стоя на одной ноге, опустив свою голову: все кончилось для него, — ведь цапли только раз в жизни любят. Из-под полузакрытых желтых век смотрели его маленькие глаза так, точно вдруг увидел он насквозь и всю землю, и всех живущих на земле, и все дурное, что в каждом сидит.
Точно говорил он:
— Да, вы убили мою жену, отняли у меня всю радость жизни, но что я могу тут сделать? Я могу только понимать, что не надо так делать.
Около него собрались его дети, Куд и петушок со своими детьми и все утки.
Он долго молчал и, вздохнув, точно проснувшись вдруг от страшного сна, сказал им:
— Друзья мои, мы немного сами виноваты, что случилось с нами такое большое, непоправимое горе. Надо было давно принять меры: нам нельзя было жить в такой большой компании. Нас преследуют люди, нам трудно в одном и том же месте доставать пищу. Теперь, наученные опытом, не будем медлить: наши дети выросли, и для блага всех и своего пусть каждый стоит на своих ногах: уходите сами и отпустите всех и каждого в свою сторону.
Это была последняя ночь, которую проводили обитатели озера вместе. В последний раз прокричал на заре петушок, и его дети помогали ему:
— Ку-ку-ре-ку!
Только цапля-муж остался жить на озере.
— Я останусь здесь, — сказал он, — на озере, где умерла моя жена. Я буду каждый год прилетать сюда весной, буду ходить здесь один и вспоминать моего отнятого друга, пока смерть не сжалится и в свою очередь не возьмет меня. В этих воспоминаниях о смерти отныне вся цель моей жизни. Такой закон у нас. И если нельзя больше быть счастливым, можно и в страдании почерпать мужество.
Так болело сердце Куд, когда в последний раз провожала она улетавших от нее навсегда деток.
Улетели дети, утки, молодые цапли. Пора и ей с петушком отправляться в далекий, неведомый путь.
Вот в последний раз сверкнуло дорогое сердцу озеро, и цапля на нем, и то дерево, где все так и висела убитая чайка. Болтается там беленькая, качает ее ветер, и все еще точно зовет она свою подругу. Где подруга? Может, это она все кричит и стонет где-то в степи, может, другая, у которой тоже убили дружка…
Как давно все это было. Только всходила тогда травка, только начинал по зарям свои песни соловушка.
А теперь синие, темные тучи на небе, и так сердито налетает холодный ветер на деревья, точно говорит им: «Довольно вам было радоваться летом. Я сорву и брошу на землю ваш зеленый наряд, — таков закон природы, — за летом идет осень, и я делаю то, что велит мне великая мать-природа».
Так не хотелось лесу снимать с себя зеленое платье: он спорил, шумел, но падали листья один за другим, пока не упали все и желтым ковром не укрыли землю.
Стало опять ясно, — стих ветер. Но холодное солнце заглядывало в пустой уже лес.
Так далеко видно в лесу, и голые деревья так грустно и безмолвно смотрят в прозрачное синее небо.
И степь опустела.
Люди сняли и хлеб и траву и увезли все к себе.
Точно замерли и дремлют осиротелые степь и лес, летят далеко от них в теплые страны их летние гости,
Тяжело Куд поспевать за петушком.
Иногда падала она и говорила в отчаянии:
— Милый, брось меня, я останусь и умру.
— Нет, нет, — отвечал петушок, — время есть еще, — ни одной цапли не видно в небе.
Опять дует ветер и несет с собой холодные, темные тучи. Ранний снег выпал, и гонит его ветер и кучами ссыпает над лесом. Забивается снег под крылья Куд и петушка, голодные и холодные спешат они.
— Вот камыши, — кричит петушок, — там отдохнешь, там теплее, там, может, найдем мы и пищу.
О, как хорошо было бы поесть и согреться. Но ветер сильней, и так больно забивается и намерзает снег на перьях. О, какой сильный порыв! Что это? Где, где петушок, где небо, лес и свет дневной? Кажется Куд, что все еще бежит она и не может понять, что с ней такое? О, как помнит себя она нарядной беззаботной курочкой Куд на своем птичьем дворе; озеро встает перед ней, как живое, с ней петушок ее… Может быть, сон только был все это — и озеро и петушок… Как больно: неужели сон, и сейчас она проснется и опять на своем птичьем дворе; о, как ужасно! Но кто-то где-то там далеко-далеко говорит будто. То голос нежный цапли в небе: «Ты дорого заплатила за свое счастье: забитая снегом, ты замерзаешь теперь, бедная маленькая Куд..» И ничем, ничем нельзя больше тебе помочь…"
«Смерть?! — думает Куд, — она пришла уже! Но голос этой цапли?.. Значит, все действительно было… было… там у озера».
Бедная маленькая Куд! Она уже больше ни о чем не думала: занесенная снегом, она лежала мертвая на холодной земле.
ПРИМЕЧАНИЯ править
Детская тематика занимает большое место у Гарина на протяжении всего его творческого пути. Обращение к ней было обусловлено страстной любовью писателя к детям, большой тревогой за судьбу молодого поколения, с которым у него связывались мысли о светлом будущем России. Почти вся небольшая мемуарная литература о Гарине подчеркивает эту его характерную особенность. А. И. Куприн рассказывает: «Несмотря на то, что у него было одиннадцать своих ребятишек, он с настоящей, истинно отеческой лаской и вниманием относился и к трем своим приемным детям» (А. И. Куприн, Памяти Н. Г. Михайловского (Гарина). Собр. соч. в шести томах, т. 6, Гослитиздат, М. 1958, стр. 601).
Говоря о любви Гарина к детям, о создании им детских сказок, Б. К. Терлецкий — приемный сын писателя — рассказывает в своих воспоминаниях: «Дети для него были источником непроходящей радости. С детьми он отдыхал, с детьми он по-детски смеялся и трепетал сам их маленькими, такими смешными, такими наивными радостями. А мы, дети, жадно ловили его свободные минуты, окружали, тянули каждый в свою сторону и просили все новых и новых сказок, какие творились им здесь же на месте, творились с неподражаемым мастерством. А затем уже наступала и наша очередь, — Николай Георгиевич настойчиво требовал сказок от нас, и наши неопытные наивные попытки заставляли его смеяться заразительно и поощрительно. Никакой принужденности не было между им и нами. Это был товарищ, это был друг, это был тот, кто умел понять нашу детскую тревогу и наш детский интерес» (Б. К. Терлецкий, Несколько воспоминаний о Н. Г. Гарине-Михайловском. ИРЛИ). Представляют интерес записи Куприна о самом процессе создания Гариным детских сказок; вспоминая о своих встречах с ним в Ялте в 1903 году, где в то время находился писатель в связи с изыскательскими работами для постройки южнобережной электрической железной дороги, Куприн пишет: «По вечерам мы долго, большим обществом, сидели у него на балконе, не зажигая огня, в темных сумерках, когда кричали цикады, благоухала белая акация и блестели при луне листья магнолий. И вот тут-то иногда Н. Г. импровизировал свои прелестные детские сказки. Он говорил их тихим голосом, медленно, с оттенком недоумения, как рассказывают обыкновенно сказки детям. И мне не забыть никогда этих очаровательных минут, когда я присутствовал при том, как рождается мысль и как облекается она в нежные, изящные формы» (А. И. Куприн, Собр. соч. в шести томах, т. 6, стр. 601).
До нас дошло лишь несколько из этих сказок. В настоящем издании печатаются сказки «Книжка счастья», «Курочка Куд» и «Попугай», являющиеся наиболее характерными образцами этого жанра у Гарина.
В детском журнале «Юная Россия» в 1908 году (февраль) был опубликован ряд сказок Гарина; первая из них — «Счастье» сопровождалась следующим примечанием редакции: «С. Н. Михайловский любезно предоставил в распоряжение нашей редакции несколько сказок, еще не бывших в печати, покойного Н. Гарина. Все эти сказки будут напечатаны в журнале „Юная Россия“ в течение текущего 1908 г.». Очевидно, редакции не были известны более ранние публикации некоторых сказок.
Текст сказки «Курочка Куд» содержит разночтения с газетным текстом, характер которых говорит о принадлежности их автору, — возможно, Гарин правил сказки для будущих публикаций.
В настоящем томе сказки печатаются по тексту журнала «Юная Россия».
Впервые — в «Самарской газете», 1896, № 275, 25 декабря, с посвящением: «Посвящается маленькой Веруше».
Текст «Юной России» (1908, июль) по сравнению с газетным стилистически исправлен и сокращен. Так, например, после фразы: «Его жена удовлетворенно кивнула своей длинной головой» (стр. 575) — в газете шел текст: «Это было как раз то, что должен был сказать тот, кого она выбрала себе в мужья».
После фразы: «Однажды эта утка прилетела на озеро сразу с тремя женихами» (стр. 578) — в газете было:
« — Немножко много для одной, — сказала цапля.
— У каждого свой обычай, — заметил ей муж, — поживем, увидим».
В журнальной публикации снято посвящение; в собр. соч. изд. Маркса оно заменено подзаголовком: «Сказка для детей старшего возраста».