ЗА ГРОБОМ ПОЭТА РЕВОЛЮЦИИ править
17 АПРЕЛЯ править
В редакции я получаю мандат карточку в траурной окантовке. На карточке напечатано: «Пропуск. Этот пропуск дает право участвовать 17 апреля 1930 года на гражданской панихиде в Клубе писателей (ул. Воровского, 62) и присутствовать при кремации тела В. В. Маяковского».
Улица Воровского оцеплена. Конная милиция с трудам одерживает натиск толпы. Двор клуба полон людьми. Люди на окнах, на карнизах, на крышах всех соседних зданий. Десятки фото и киноаппаратов высятся над гущей голов.
Поллвина четвертого. На балконе, над толпой, оркестр Софила играет похоронный марш. Начинается гражданская панихида.
Над баллюстрадой балкона — А. Б. Хапатов.
— Авангард революционной литературы, — говорит он, — лишился крупнейшего мастера, неутомимого помощника нашей социалистической стройки. Непонятную, непоправимую, недопустимую ошибку совершил Маяковский, самовольно уйдя с революционного поста. Он был настоящим поэтом революции, с первых же дней Октября теснейшим образом связавший свое творчество с делом революционного класса. Его творчество близко к нужно рабочему классу.
Наши задачи сегодня — сделать его книги доступными трудящимся массам и научить, исследовать его мастерство, чтобы передать его опыт нашей революционной литературе. Это будет лучшим памятником поэту.
— Каждый, кто получил весть о смерти Маяковского, в первый момент никак не мог этому поверить, — говорит А. В. Луначарский. — Если бы даже сказали, что Маяковский неожиданно скончался (вследствие какого-нибудь несчастного случая, то и тогда было бы странно соединить с этой полной жизни фигурой, — идею смерти, но соединить с этим обликом идею самоубийства почти невозможно. Здесь есть какое-то внутреннее противоречие, какой-то диссонанс. Маяковский был прежде всего куском напряженной и горящей жизни.
Но в еще большой мере он стал таким куском горящей жизни, когда сделался рупором величайшего общественного движения, когда от имени миллионов о судьбах миллионов он стал говорить миллионам. И он пал. Он убит. Но общественник Маяковский, Маяковский — глашатай революции не побежден, ему никто не нанес никакого удара и он стоит перед нами во всей своей монументальной цельности. Прислушайтесь к звуку его песен. Вы нигде не найдете ни малейшей фальши, ни малейшего сомнения, ни малейшего колебания. Почти перед самой смертью «во весь голос» заявляет он о своей верности великому делу, которому он посвятил свою жизнь и свой огромный талант.
Мы знаем, что многим хочется поражение индивидуума Маяковского в его плавании на лодке любви сделать поражением адмирала Маяковского в его литературных рейсах; мы знаем, что кое-кому нужно, чтобы поверили, будто померк блеск революции в глазах Маяковского или будто он утомился в своей службе под ее флагом. Маяковский уже не может встать не может оказать таким друзьям: «прочь от меня». Но об этом достаточно ярко говорят и его последняя книга, и те «сто томов его партийных книжек», которые он обещал пред’явить «грядушим ЦКК».
Маяковский — наш, Маяковский — пролетарский поэт. Маяковский — поэт того будущего, которое мы строим и за которое мы боремся. И мы не позволим тяжелой драмой Маяковского-индивидуума омрачить хоть на миг облик Маяковского-борца. В его честь еще много споется песен и если, может быть, согласно его желанию и не воздвигнут ему «многопудья меди», то нерукотворный памятник он воздвиг себе такой сияющий, такой необычайный во всей истории мировой литературы, что он сейчас заставляет нас не только в печали склонить головы над его могилой, но и почувствовать трепетную радость в наших сердцах.
От Московского Совета выступает т. Любимова.
Со всеми трудящимися Московский Совет с чувством особой боли отмечает смерть Маяковского. Но вместе с тем — говорит т. Любимова — мы не можем решительно не протестовать против его ухода из жизни, его дикого конца. Это не наш конец и не за этот конец чтим мы память поэта и гражданина Маяковского, — мы чтим Маяковского борца, шедшего в первых рядах в нашей борьбе за строительство социализма.
От РАПП Говорит т. Л. Авербах.
— С чувством горечи, тяжести и неимоверной боли мы, пролетарские писатели Советского Союза, прощаемся с Маяковским. Еще недавно, когда мы принимали его в свою организацию, мы с радостью и гордостью видели, как Маяковский все больше и больше героически вырастает в подлинно-пролетарского поэта, во всем великом значении этого слова, которого еще мало кто заслуживает. Маяковский показал нам пример того, как надо перестраиваться человеку, сознательно, искренно и последовательно ведущему себя по пути внутреннего очищения от прошлого, от влияний своего класса, к подлинной свободе. Но Маяковский показал пример того, как надо перестраиваться и как трудно перестроиться. В своем последнем письме Маяковский обратился к рапповцам с призывом не осуждать его. Но мы осуждаем его поступок, — говорит Л. Авербах, — ибо для нас понять Маяковского — еще не значит его оправдать. Мы осуждаем Маяковского, но преклоняемся перед гигантским творческим путем, который он прошел.
К. Федин, говорит от ФОСП.
— Маяковский занял среди нас, его современников, громадное место. Маяковский был и остался для нас учителем, он показал, как можно счастливо совместить «два меча» — меч борьбы в литературе за ее процветание и меч общественной борьбы за победу самых высоких идеалов человечества. Советские писатели не могут высказать сейчас и доли тех чувств, которые их переполняют. Они обнажают свои головы перед величайшим поэтом современности.
От имени ЦК комсомола и редакции «Комсомольской Правды» выступает тон А. Троицкий.
— Маяковский был соратником комсомола, одним из лучших его друзей. Путь, пройденный Маяковским, — путь борьбы, путь преодоления того старого, что по пятам шло за ним неотступно, что дало себя знать и в эти роковые последние дни. Это был путь выковывания железного революционера. Начиная с момента, когда волна революции схватила Маяковского, схватила и повела за собой, помогая ему преодолевать прошлое, стоящее за его спиной, — весь этот путь Маяковский шел в ногу с молодежью. И вот достаточно было одной минуты малодушья, чтобы это прошлое, прорвавшись в щелочку индивидуализма, в эту роковую минуту сумело покончить с поэтом. Но этот последний факт не снимает огромной ценности слияния поэта с комсомолом, органического врастания Маяковского в пролетариат.
А. Троицкого сменяет на балконе тов. Феликс Кон.
— Умер борец. Умер воин, — говорит он. — Нам не раз и не десятки раз приходилось хоронить борцов революции. Но те борцы гибли на виселицах и в царских казематах, гибли на фронтах, истощенные и обессиленные, они гибли на посту, с оружием в руках, гибли за дело, за которое боролись.
Маяковский пришел к нам в момент революции. Он шел в ногу с нами. Но этот борец погиб под ударами старого быта, который цепкими когтями вонзается в каждого из нас. Если мы хотим действительно почтить память поэта, будем учиться у него по его творчеству, но умирать будем в борьбе, на посту. Будем учиться побороть в себе все старое, чтобы среди нас не было больше борцов, самовольно уходящих с фронта.
От группы друзей покойного и его товарищей по совместной работе выступает С. Третьяков.
— Слова «панихида» нет в словаре Маяковского. И ошибочно назван этим словом митинг, на который мы здесь сошлись. Мы может быть еще и не знаем, как трудно будет нам без Маяковского. Нужно учиться у него тому, как надо ненавидеть быт. Маяковский погиб в схватке, где слово «быт» звучит подчеркнуто. И если нам не суждено прорваться к новой жизни, то может быть к ней прорвутся те дети, которые проходили у гроба Маяковского. Может быть, они дождутся того времени, когда прекратит свое существование отдельная каста литераторов, кустарей-ремесленников, не включенных в жизнь, когда перестанет существовать и самое слово «литератор», замененное званием «работника слава», когда и работник слова сможет прекратить свое существование, когда умение агитировать так звонко, так беспощадно, так отчетливо, как Маяковский, — станет достоянием всех людей того изумительного времени, имя которому — социализм.
В заключение С. Кирсанов читает последнее стихотворение Маяковского — «Во весь голос».
Из дверей клуба выносят задрапированный в красное и черное гроб. Медленно покачиваясь, он плывет над морем обнаженных голов — к воротам. За воротами Сологубовского особняка гроб устанавливается на платформе грузового автомобиля. Рядом с гробом, на стального цвета платформе — венок из молотов маховиков и винтов; надпись: «Железному поэту — железный венок».
Грузовик от’езжает, и вслед за ним трогается и плывет вниз, к Арбатской площади, многотысячная необозримая масса людей.
На спуске к Арбатской площади я отстаю от грузовика. Он алеет вдали, возвышаясь над морем голов. Оглядываясь, я не вижу конца процессии. Насколько хватает глаз, весь пройденный путь валит густой колонной людей, частью идущих и по боковым параллельным улицам и переулкам.
Речей, надгробных слов не было. Около 7 часов вечера в стенах крематория прозвучал Интернационал. С той же суровой простотой, с какой через весь город шла за гробом многотысячная масса трудящихся, — с той же суровой большевистской простотой — под звуки боевого гимна рабочих прах Маяковского был опущен для сожжения.
В регистрационной книге крематория — запись:
942 день работы крематория. 17 апреля 1930 года.
Фамилия, имя, отчество: — Маяковский, Владимир Владимирович.
Возраст: — 36 лет.
Время: 7 часов 35 минут.
