В. В. Розанов
правитьДумские перепевы в печати
правитьЗа временным перерывом парламентской жизни, она продолжается в печати, и здесь мы наблюдаем, что те же узлы, оставшиеся неразвязанными в зале Таврического дворца, продолжают спутывать мысль писателей, читателей, обывателей, граждан. Парламент как бы расползся по всей стране, но прения — те же и о том же. Исторический отказ Г. Думы выразить порицание убийцам слева, жадное выискивание думскими Аяксами, Щепкиным и Якубсоном «правительственной руки» в белостокском погроме и проч. и проч. — все это повторилось около последнего Правительственного сообщения и письма А. И. Гучкова по поводу его. Кн. Евг. Трубецкой спрашивает в письме, напечатанном в «Русск. Ведом.», г. Гучкова: «Неужели он искренно верит серьезности обещаний правительства касательно реформ…»
«Искренно»… какие злоупотребления именно этим словом! Ни в Думе, ни сейчас в печати «искренности» нет ни у кого, она даже не приходит на ум никому; стоит на уме только тактика партий, по которой требуется заушить одного, прокричать «vivat» другому, — и эта шумиха выходит тем внушительнее, чем чаще около нее звякает прицепленное слово об «искреннем» и «самом искреннем». Доконать правительство, — а там все средства хороши.
Какой азарт в нападении на г. Гучкова, в сущности, за один тезис, что он высказался о горькой необходимости военно-полевых судов. Это, однако, высказывание и есть то самое выражение негодования к убийцам и убийствам слева, к чему была приглашена Г. Дума М. А. Стаховичем и на что устами г. Родичева и других она выразила отказ, совершенно тожественный с приглашением «продолжать действовать в том же роде», т. е. взрывать и стрелять, к чему теперь в таком обилии присоединились «экспроприации» и дело окончательно слилось с разбоем и грабежом на большой дороге. Г. Гучков иного ничего не сказал, кроме того, что сказал г. Стахович этим своим предложением в Думе, оставаясь правоверным октябристом: ибо требование военно-полевого суда для господ, захваченных на месте преступления, и есть выражение негодования к злодеяниям, если только это негодование искренно, а не сделано из видов тактики, если оно не есть пустое висящее в воздухе слово, а выражает настоящий акт живой души, почувствовавшей отвращение к злодеяниям. Как же иначе? Не все ли равно сказать часовому, поставленному около порохового погреба: «Сохрани его, чего бы ни стоило!» или: «Стреляй во всякого, кто будет пытаться внести в него огонь». Две формы, конкретная и абстрактная, одного распоряжения, одной мысли. Правды, правды — вот чего нам недостает, недоставало в Думе, недостает в печати. Хочется сказать эту правду гг. кадетам в лицо: им нисколько не жалко жертв военно-полевых судов, никакого ужаса перед десятком-двумя расстрелянных за неделю преступников. Все это шумиха слов, при которой сердце остается в ледяном спокойствии. Ну, такая ли партия кадеты, чтобы кто-нибудь из нее стал жертвой военно-полевого суда. Эта партия «сохранения капитала и приобретения репутации» не потерпит ради идей своих даже булавочного укола. Источник пафоса другой: слова шумят около правительства, которое — «не мы», и военно-полевые суды осуждаются не за то, что они таковые, как есть, и применяются к убийцам и ворам, а потому, что их применяет правительство, а не они, кадеты, которые принципиально высказались с большой беззастенчивостью, что в случае, если они будут поставлены у власти, они также вынуждены будут царящею анархиею прибегнуть к «суровым репрессиям». «Там-то мы, а не они»! Обществу русскому, народу русскому и остается это запомнить: что дело не в жестокости и не в военно-полевых судах, а в этом старом вздохе, прежнем вздохе: «Ах, почему министерство не из нас!»
Впервые опубликовано: Новое Время. 1906. 17 сент. № 10960.